– Привет! – сказали мы.
– Привет, – ответил он, вежливо оторвавшись от журнала.
– Как тебя зовут?
– Александр.
– Сколько тебе лет?
– Тридцать два.
В глазах его читалась необычайная мощь мысли, спокойная и осознанная, и за каждым словом стояла молниеносная цепь интеллектуально безукоризненных умозаключений. Мы терялись – что у него спросить? Чем отличается конгруэнтность от конвергентности? Является ли рациональной постоянная Эйлера? Как распознать негодяя с первого взгляда? Зачем в носу растут волосы? Всё это было глупо и не к месту, молчание длилось, и нас начало разбирать дурное веселье.
– Сколько будет два плюс два? – прерывающимся голосом спросили мы и захрюкали, подавляя смех.
Папа с мамой тоже хрюкнули. Самый умный на свете человек посмотрел на нас с упрёком. Он откашлялся, взглянул на часы и опустил глаза назад в журнал. Брови его были недоумённо подняты, но он сдержался и не стал выговаривать нам, ведь мы заплатили за билеты и имели право на всё.
45. Истории безоблачного детства. О предсказаниях
Одним из любимых развлечений в нашем городе были оракулы. Ближайший к нам оракул находился на соседней улице, напротив молочной лавки – серая дощатая будка с зелёным эмалированным ведром на табуретке. Если вам приходила в голову мысль, вы записывали её на бумажку и бросали в ведро, а если хотели получить предсказание, то, загадав вопрос, запускали руку поглубже и вытаскивали что-нибудь наугад. Из нас чаще всего к оракулу обращался влюблённый Хулио – за подсказкой о пути к взаимности. Оракул иногда действительно говорил по делу, но обычно возвещал нечто абстрактное или даже расхолаживающее.
«Сексуальное влечение существует для того, чтобы даже самая грубая человеческая душа имела возможность испытать любовь. Мягкий, но настойчивый толчок в спину».
Прочитав такое, Хулио смеялся и махал руками, а Колик отбирал у него бумажку и наклеивал над своей кроватью – у него была идея, что много маленьких предсказаний однажды достигнут критической массы и сольются в одно огромное, всеобъемлющее.
46. Побег и скитания. В жертву
Трясясь от страха, я просидел между плитой и мойкой всё утро. От тревожного ветра постукивала форточка, подрагивала занавеска. Нога затекала, щекоталась, кололась иголочками, а потом как будто исчезла, стояла отдельным предметом. Чёрный паучок долго-долго спускался по углу, огибал моё плечо, огибал локоть, скрылся в щели под плинтусом. Полдень. Тень от оконной рамы долго-долго скользила по полу, изламываясь на табуретах, бледнела, растаяла под столом. Близился вечер, Охотник не шёл, но страх не проходил.
