Мукинин предложил заменить все данные: фамилию, имя, отчество, звание и возраст.
Житье под чужим именем ⎼ вещь далеко не простая, требует не только железной выдержки, но и большого умения.
Я и посоветовал товарищам не менять все. Пожалуй, заменив все данные, мы, с нервами, вконец измотанными, и полным отсутствием школы, можем сорваться, а это грозит не меньше как избиением и заключением в строгий карцер, а то и хуже.
Решено было заменить фамилию, звание и год рождения, во что бы то ни стало "постареть". Чем дальше шла война, тем труднее, видно, становилось у немцев в тылу. Если в первых партиях они угоняли в Германию только молодых, то к сорок третьему году "не брезгали" уже и людьми постарше.
Примерно через неделю нас вызвали. Вместе с другими пленными мы подошли к регистрационному столу. Там сидели два немецких унтер-офицера и писарь из русских пленных. На вопрос: "Фамилия, имя, отчество, год рождения?" я ответил: "Карпов Иван Федорович, 1893 года". Подполковники Мукинин и Ковалев записались ⎼ Николаев и Сергеев.
Эту новую фамилию я и носил с февраля по ноябрь 1943 года, вплоть до самого побега из Славутского лагеря. Только в партизанском отряде, когда потребовалось представить списки в штаб, я был снова записан как полковник Хомич Иван Федорович.
Жить под чужой фамилией очень тяжело, особенно первое время. Бывало кто-нибудь позовет: "Карпов!", а ты молчишь, будто не к тебе обращаются. В обращении между собой нам фамилии не требовались, поэтому даже на людях я, Ковалев и Мукинин, большую часть времени проводившие вместе, могли переговариваться без особого напряжения, а вот с посторонними приходилось очень нелегко.
Помню, несколько раз я чуть не провалился ⎼ ко мне обращаются, я не отвечаю. Пришлось на контузию ссылаться. Из севастопольских боев редко кто вышел без увечий.
Но как ни напряженно держались мы, в особенности первое время, все-таки опасность попасть в офицерский лагерь отодвинулась, а это в тот момент для нас было главным.
Смертность от голода и истощения на житомирской "фабрике смерти" была очень высока. Полагалось на человека около четырех граммов жиров, 250 граммов хлеба, состоящего в значительной степени из суррогатов, сахара не полагалось. Удивительно, что даже на нищенских этих нормах немецкие лагерные унтеры и ефрейторы умудрялись наживаться, отправляя еженедельные посылки к себе домой, в Германию.
А пленные умирали.
"Старожилы" рассказывали, что в зиму 1941/42 года около первого корпуса лежали штабелями сотни трупов. Больше двух месяцев мертвецов не хоронили, а просто складывали, как поленья. К весне они были зарыты только потому, что фашисты боялись инфекционных заболеваний.
