Девятнадцатый же век с самого своего начала стал для польской культуры временем утверждения национального самосознания, борьбы за освобождение своего народа от гнёта российской, немецкой и австрийской монархии, особенно в условиях восстаний тридцатых, сороковых и шестидесятых годов.
Провозвестником революционной романтики стал, конечно, Адам Мицкевич (1798—1855), вершина творчества которого, поэма «Пан Тадеуш», стала гимном героизму борцов за свободу.
В противоположность автору «Пана Тадеуша», его сверстник Генрык Жевуский (1791—1866) в романах «Воспоминания пана Северина Соплицы» и «Ноябрь» ностальгически изобразил шляхетскую старину, противопоставляя её революционному влиянию Запада, но не питал надежд на возврат к прошлому, обрисованному им, впрочем, не без иронии.
Однако в огромном творческом наследии Юзефа Игнация Крашевского (1812—1887), превосходящего плодовитостью Бальзака, Флобера и Дюма-отца, прошлое Польши представлено с древнейших эпох до середины XVIII века во всём своём монументальном величии. Мы имеем в виду, прежде всего, его цикл из 29-ти романов, открывающийся «Старым преданием» (1876), посвящённым легендарным временам. Огромный этот цикл отмечен чрезмерным увлечением писателя исторической документацией, многие романы представляют собою своеобразную беллетризованную летопись. «Старое предание» считается лучшей книгой цикла. Именно оно преисполнено фольклорной поэтичности, свободно от привязки к документам, отдаёт предпочтение литературной фикции. И вместе с тем содержит личный взгляд Крашевского на историю своего народа и проводимые писателем определённые исторические аналогии. Это произведение сравнивают по значению с поэмой Мицкевича, в Польше оно входит во все школьные программы, а популярностью затмило самую, казалось бы, знаменитую в стране Трилогию Г. Сенкевича.
За свою долгую жизнь Крашевский много раз подвергался нападкам различных партий и литературных группировок, поскольку никогда не принимал на веру никаких догм, постоянно искал истину самостоятельно. В какой-то период он разделял идеи единения славян, которые пропагандировал в 40-е годы тот же Мицкевич (хотя бы в прочитанных поэтом в Париже лекциях о славянской литературе). Потом убедился, что так называемый «панславизм» играет на руку поработительским стремлениям русской монархии в отношении других славянских народов. Писатель не связывал призывов к единению славян с царской
Россией, он высказывал туманные идеи относительно «России будущего», хотя никак не уточнял, какие общественные и государственные формы имел в виду.
