«Жить своей жизнью, забыть о нем». Я пыталась, день, другой. Начиналось это с наведения порядка. Я перекладывала свои вещи. Брать их в руки, находить им новое место, — иллюзия перемен. Но надо было жить. И все шло снова, как заведено, мной заведено. Я следила за Люсьеном и страдала из–за него. Однажды он вернулся рано, в восемь вечера. Дни увеличились, еще не стемнело. Он устало сел спиной к окну.
— Тебя так выматывает работа? — спросила бабушка. — Ложись пораньше. Бери пример с сестры, она в десять часов всегда уже в постели. А я все же надеялась, Элиза, выдать тебя замуж раньше, чем твой брат женится…
Я вздохнула. Он пристально посмотрел на меня и неожиданно подмигнул, указав на дверь своей комнаты, потом встал, потянулся и, не отрывая от меня взгляда, скрылся в ней. Когда я присоединилась к нему, он засмеялся, потирая руки.
— Говори, говори! — сказал он невидимой бабушке.
Но нам тут же стало неловко, мы не знали, что нам сказать друг другу. Украдкой он посмотрел на окно. Может, ему уже надоело мое присутствие.
— У тебя и правда утомленный вид. Работа?
Он рассказал мне о классе, где был надзирателем. Сначала ребята его полюбили. А теперь они устали от него.
— Там так сумрачно, тоскливо. С кафедры мне виден только клочок неба. Когда я лежал после несчастного случая, я с этой кровати тоже не видел ничего другого. Целые дни я не отрывал от него взгляда. Я различал чуть ли не каждую крапинку на небе, у меня в глазах рябило.
— Это позади, — сказала я, чтоб его ободрить.
— Знаю. Это не повторится. Я был точно в стеклянном шаре, все меня видели, никто не слышал. А я хотел одного — разбить стекло, чтоб кто–нибудь меня выслушал.
Я подумала: «Уж не Мари — Луиза ли тебя услышит?» Но вслух не сказала, не смела. Он вынул из кармана канадки скрученную газету и развернул ее.
— Хочешь? Я тебе оставлю, тебя это наверняка заинтересует.
— У меня сейчас совершенно нет времени читать, — сказала я.
И тут же пожалела. Он разочаруется во мне.
— Дай газету. Новая? Я никогда ее не видела.
— Новая и очень значительная.
— Да? — удивилась я.
— Она выступает против войны.
— Какой войны? Против войны все.
— Ты думаешь? Ты разве не знаешь, что мы вот уже пять лет воюем?
— Ну, так это в Индокитае!
Помню, каким легкомысленным тоном я это произнесла. Далекая, не бьющая в глаза война, с невнятными целями, в ней было даже нечто успокоительное — доказательство здоровья, переливающихся через край жизненных сил.
— Ладно, — сказал он, точно поняв, что зря теряет время. — Пора спать.
