(интересуясь, по обыкновению, движением каловых их масс, Сана спросила как-то поступившее в палату существо о стуле: «У нас на доме табуретки одне…» – далее следовало пошлейшее подмигивание, осложненное трудностями перевода. – «Как по-большому ходите?» – «Та клейкое, клейкое… и много… зеленО, зеленО оч-чень… а занюхать, та…»). Однако вовсе не физиологизмы спровоцировали уход: нет-нет, в спасении всех этих персонажей Сана не видела ровным счетом никакого смысла – фраза же, брошенная в прошлом веке выходящей из WC актрисой[61], крепко засела в мозгах. Задачей общедоступной (ортодоксальной, классической, традиционной) медицины, как Сана всегда чувствовала, являлось вовсе не избавление двуногого от страданий. О нет, цель была принципиально иной – заставить лечиться, дважды два, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов: заставить покупать – из года в год, из жизни в жизнь, а потому лозунги, с детства вызывавшие у нее невольную усмешку («Здоровье народа – богатство страны», etc.), – ловушка, дешевый ман, силки, куда рано или поздно попадает любая дрожащая тварь. «Съешь меня, – уговаривала ее, щелкающую пультом и думающую потому, будто она «имеет право», пилюля, прикидываясь райским яблочком, – и будет тебе щастье!»: далее шли кадры, которые, как надеялась группка брайен-вошеров[62], вызовут у твари осознанное желание обладания, ведь, глотая таблетку, тварь становится счастливой автоматически, и потому получает, в комплекте с заново обретенным здоровьем, flat/cottage/car[63] энд прочие нехитрые радости, не выходящие за радиус пределов мечтаний электората.
Но как же все-таки случилось, что она, Сана, очутилась в мединституте? Неужто ради того лишь и бегала весь десятый класс к репетиторам, чтоб досадить маман, видевшей ее непременно училкой – пусть английского (восемь лет подряд занималась с ней belaja ledi, пользующаяся лучшими советскими духами «Сигнатюр» и «Елена»; особым шиком считалась привезенная из Софии «Болгарская роза»), но все равно училкой?.. На самом деле, интерес к человечьей механике разбудило роскошное издание «Салернского кодекса здоровья»[64]. Сана помнит – пустая гримерная, нервничающий отец («Постой, я сейчас… – и тут же, за дверью: – Ирма, нам нужно поговорить!..»), в общем, воздух да будет прозрачным и годным для жизни, и чистым…[65] Сана долго рассматривала рисунки – шикарные гравюры из медицинских книг Возрождения: Якоб Мейденбах, 1491-й, Антон Кобергер, 1493-й… Впрочем, более всего зацепил непривычный р и т м всех этих, казавшихся волшебными, слов – он-то, если разобраться, и довел ее в свое время до ручки небезызвестного вуза:
