— А я знаю? — пожимает плечами сынок.
— Не идет, — морщится Михалыч. — Нужно копать.
— Ничего же уже не видно, — говорю я.
Мне не терпится свернуть этот день, как неудачное предприятие. Манал я все эти ученые штучки с их дурацкими коллайдерами. Со всеми взрывами и вселенными в придачу. На хрена мне этот космос, когда из носа текут слезы, а из глаз сопли! У меня болит голова по мне самому, а не по дурацкому человечеству. Мне вообще ближе лягушка, которую сегодня спас сынок, чем, например, жилец с соседнего участка.
— Нельзя так относиться к дому нашему, в котором мы живем, — заводит Михалыч старую песню. — Наш дом нам этого не простит. Мы все должны дому, а не тому, про кого вы думаете.
Лично я думаю о своей любимой женщине. Какое она имеет отношение к этому «нашему дому»? Если, конечно, Михалыч не говорит о дурацкой пристройке, подразумевая на самом деле небо, виднеющееся в прорехах крыши. Голова наполняется шумом. Это болезнь или это то, что бежит по трубе?
— Кажется, идет, — говорит Михалыч.
— Пойду готовить ужин, — зевает с веранды сынок.
— Вам бы только пожрать, — бурчит бригадир, берясь за трубу. Начинает ее расшатывать, пытаясь отрегулировать наклон.
Я закуриваю по новой. «Этот день должен кончиться, — говорю я себе. — Он не может продолжаться вечно».
Внутрь коллайдера с шумом падает вода. Звук такой, будто какой-то припадочный забил в барабан и тут же затих. Михалыч, обняв трубу, прислушивается.
— Все, что ли? — смотрит он на меня.
Я выпускаю струю дыма в уже темное небо. Господи, сколько на нем звезд! Если представить, что на каждой хотя бы по одному такому коллайдеру, можно сразу, не мешкая, сходить с ума. Сынок с интересом смотрит на Михалыча.
Тот лезет на коллайдер и заглядывает в трубу.
— О-о-о! — отшатывается он от резервуара. — Ты что, насрал туда, что ли?!
— Нужно быть поосторожнее с уэльбеком, — говорю я, облизывая ложку. — По-моему, его к нам приставили.
— То есть? — говорит сынок, наливая в свою тарелку добавки.
— Михалычу оставь, — говорю я. Потом понижаю голос, чтобы узбек за перегородкой не мог услышать: — Он у меня допытывался сегодня, зачем мы ворота открываем.
— А ты чего?
— Ничего. Я узбекского не понимаю.
— Тогда на каком он спросил? — ухмыляется сынок.
— На французском, конечно.
В комнату заходит Михалыч. Без своей спортивной шапочки он похож на хрен знает кого.
— Жрете уже, — недовольно говорит он. — Меня не подождать.
— А где ты ходишь, — сынок ускоряется, черпая ложкой горячую жижу.
