Он опустошил миску супа, закусывая хлебом и сыром, выпил еще несколько стаканов вина и задумался об Энни, Майлзе, обо всем, что оставил. Советник и писец крепенько спорили, начиная с правильного питания и кончая ролью волшебства в сохранении здоровья. Кобольды щерились и жрали все, до чего могли дотянуться. Когда дошло до-второго, советник заявил, что похлебка остыла, и вызвался подогреть ее. Сельдерей зашипел и оскалил зубы, а Абернети заявил, что холодная даже лучше. Советник не согласился. Спор закончился тем, что Тьюс использовал магию, чтобы подогреть похлебку прямо на столе, и котел был объят пламенем, которое побежало по всему столу, безнадежно испортив скатерть. Все повскакивали, крича, шипя и гавкая наперебой. Советник сделал еще несколько пассов, и на сей раз в зале хлынул дождь, который не прекращался минут пятнадцать.
Для Бена это было уже слишком. Зажав в руке стакан с вином, с помощью Абернети он отступил в свои королевские покои, обожженный, вымокший и захмелевший. Утро вечера мудренее, рассудил он, забираясь под простыни.
Может быть, следующее утро и впрямь было мудренее вечера, но Бену этого узнать так и не довелось. Ему снились сны, в которых правда фантастическим образом переплеталась с вымыслом. Ему снилась Энни, как он вдруг встретил ее, живую. Он был так счастлив от того, что снова рядом с ней и любит ее, и одновременно несчастен от некоего неистребимого предчувствия, будто она не может остаться с ним и он потеряет ее снова. Ему снился Майлз, все такой же грубоватый и циничный, будто бы они вместе шагают по улицам Чикаго, заросшим Лазурными Друзьями, а Майлз на каждом углу напоминает Бену о том, что предупреждал его, что так и будет. Снились судебные заседания, на которых кобольды шипели со скамьи присяжных, а судьи напоминали всклокоченных псов. Ему снились асфальтированные дороги и драконы, черные как ночь. Снились демоны, и рыцари, и замки, сияющие, словно светило.
Он спал, а солнце всходило и заходило. Когда Бен наконец проснулся, было утро. Он лежал в своей опочивальне — просторной комнате, увешанной гобеленами и шелковыми занавесями, уставленной мебелью из полированного дуба и каменными геральдическими изваяниями. Он лежал на огромной, с пологом, кровати, напоминавшей саркофаг из дуба и железа. С равным успехом она могла бы служить баржей. Бен понял, что солнце только что встало, по косым полосам света, падавшим из высоких арочных окон, хоть свет этот и был серым и тусклым, словно туман обесцветил его. В комнате было тихо, и во всем замке тоже. Он напоминал каменную раковину.
