— Фелу, Фелу, Фелу!
Медленно, с мучительным трудом и каким-то отрешенным упорством, древняя как мир зеленая черепашка выползла из норы под манговым деревом и начала свое неуклюжее шествие по пыльной дорожке, прямо к женщине, неподвижно сидевшей на низеньком садовом стуле.
— Поразительно! — не сводя с нее глаз, сказал Скотт.
— Т-с-с! — резко прервала его тетя Клотильда.
Волоча тяжелый хвост, черепаха дюйм за дюймом приближалась к протянутой руке. Разок она остановилась, чтобы оглядеться вокруг, оставив в пыли следы своих когтей, а потом поползла дальше. Не дойдя до руки, она испуганно замерла и втянула голову под панцирь. Белая, с набухшими венами, рука не шевельнулась. Она ждала, и голова черепахи высунулась снова. Преодолев последний дюйм, вопреки тысячелетней подозрительности, которая копилась у нее под панцирем, черепаха, наконец, опустила голову в истолченный хлеб, а потом медленно подняла ее, чтобы проглотить несколько крошек.
Скотт терпеливо наблюдал за тем, как эта процедура повторялась снова, снова и снова.
Тетя Клотильда подняла голову и улыбнулась в ту сторону, где он стоял.
Черепаха вдруг спряталась под панцирь.
— Ессо![8] — сказала старуха. — Ну, пропало. Теперь она долго не выйдет.
Тетя Клотильда подняла черепаху, ласково почесала панцирь, погладила большим пальцем шейное отверстие и положила ее в ямку под манговым деревом. Хлеб она рассыпала в маленькой выемке между корней.
— Что ее испугало? — спросил Скотт.
— Гамаль — он спрыгнул с крыши. Вот непоседа!
Скотт поднял голову. Египтянина уже не было.
Куотермейн приехал из лагеря Мена, и они вдвоем отправились к генералу Уоррену — идеалу всех английских солдат. Он сказал им чопорно и устало:
— Здравствуйте, Скотт. Здравствуйте, Куотермейн.
Скотт неторопливо отдал честь, а Куотермейн ответил со своей непостижимой приветливостью:
— Здравствуйте, сэр.
Генерал натянуто улыбнулся, словно радуясь, что дружелюбие Куотермейна избавляет его от необходимости первому начать беседу.
Скотта поразило, что генерал запомнил их имена.
— Садитесь, — пригласил он.
Они уселись на жесткие, складные стулья. Кабинет Уоррена состоял из некрашеного стола, стен, увешанных картами, и проволочных корзинок для бумаг, таких же, как и во всех прочих кабинетах, с той только разницей, что здесь была вершина пирамиды проволочных корзин. На стене висели две старые, отделанные серебром уздечки, а рядом с ними — пара сильно потертых, позолоченных шпор — память о молодом гусаре или молодом улане с индийской границы, память о самом Уоррене.
