— Желают господа чай, напитки? — соблазнял путников невидимый за запертыми дверьми купе буфетчик. — Пирожки от Филиппова с мясом, капустой, яблоками! Пирожное-комплимент от шеф-повара из лучшего вагона-ресторана на всей Варшавской железной дороге!
Взглянув на заскучавшую Соню и неловко отвернувшегося к окну Колю, Грушевский решил, что стакан чая подкрепит силы и не повредит даже девушке, у которой подозревались желудочные недомогания из-за конфетных излишеств. Однако в открытой двери возник не усатый буфетчик в белой куртке и колпаке, везущий блестящую тележку, на которой располагались оглашенные лакомства, а высокая женщина в темном, почти монашеском, платье и сером платке на плечах. Она не заметила, что Грушевский вовсе не для нее открыл двери, и вошла в купе прямо и уверенно, неся, словно хоругвь, картонку с наклеенным на ней листком.
— Ооо-ааа, — невнятно промычала она, предъявив публике картонку с объявлением и поправив тяжелую сумку на плече. Женщина оказалась на вид приличной дамой и настоящей красавицей, немногим за тридцать. Кроткие ее глаза взирали куда-то вверх, словно узрели ангелов у златого трона Творца, а не потолок самого дорогого купе в этом составе. В клеенчатой сумке виднелись книги. Увы, красавица книгоноша была слепа. Она на ощупь вынула из сумки несколько евангелий в красивом переплете с вытесненным на корешке крестом.
Тюрк с невероятной ловкостью умудрился схватить исписанный лист на картонке и тут же углубился в изучение текста, для чего воспользовался невесть откуда появившейся карманной лупой необыкновенной конструкции. Впрочем, Грушевский отлично знал, что обычно пишут в таких посланиях, которые разносили книгоноши, в случае, если сами не могли сообщить о продаже книг душеспасительного содержания и монастырских изданий евангелия с пространными комментариями какого-нибудь особенно красноречивого батюшки. Максим Максимович поморщился, но, вздохнув, совсем уже смирился с потерей полтинника, приготовленного для буфетчика, как тут Иван Карлович остановил его знаком.
— У вас, любезная, превосходный почерк, — пробормотал Тюрк и пригласил восхититься вместе с ним Грушевского. — Обратите внимание на эти черточки в заглавных согласных, такие бывают у высоких стройных брюнеток.
— Хм… — сконфузился за компаньона Максим Максимович. Он покраснел как рак, оказавшийся в кастрюле с кипятком. Несмотря на совсем краткое знакомство с юными Колей и Соней, ему стало стыдно перед ними за грубияна компаньона. Он шепотом одернул Тюрка: — Иван Карлович, бог с вами! Вы, верно, не обратили внимания, она ведь совсем слепая… Как, помилуйте, она могла что-то написать?
