— Вы полагаете, это случайность?
Но Адам не хотел говорить ни о каких случайностях. К тому же ему вполне хватило краткой минуты возврата к далекому прошлому.
Бузек вернулся во второй половине дня.
— Верка! Верка! — звал он, проходя по комнатам маленького загородного домика. Отец копался в огороде за домом.
— Ты Верки не видел?
— Она ушла около двенадцати, больше не видел.
Бузек подошел поближе; отец выглядел радостным, оживленным.
— Чего это ты такой довольный?
— Возвращаюсь в больницу.
— Как это?
— А так. Шефство отменили, и теперь будет, как прежде, обычная больница. Двое ребят повесились, девушка из окна выпрыгнула, вот они и отменили. Парень Агаты повесился, той, что сочиняла песни. Помнишь, я рассказывал…
Все чаще перед мысленным взором Витека — когда он засыпал и просыпался — возникал образ коротко стриженой блондинки. Всякий раз, когда ему звонили, но никто не отзывался на его «алло?», он представлял, как Чушка осторожно кладет на рычаг телефонную трубку. Несколько раз он ходил к общежитию — безрезультатно, пока однажды не увидел ее: она попятилась и чуть не наткнулась на него, когда на перекрестке зажегся красный свет.
И обнаружилось, что те шесть лет, которые прошли со дня их последней встречи в выпускном классе, и те несколько месяцев после ночи в квартире Вернера были для них потерянным временем. И Витек почувствовал дикую ревность к тому времени, к знакомым Чушки, к ее случайным, недолгим связям. Обреченный выслушивать подробности обо всех этих мужчинах и юнцах, Витек обгрыз себе ногти до крови, корил себя за каждого, кто когда-либо коснулся Чушки. Она переселилась к нему; оказалось, это и в самом деле она звонила и клала трубку, когда Витек говорил «алло?».
Весной Чушка привела его на большую лодочную станцию на Висле. Она руководила харцерской дружиной. Харцеры [3] занимались не только ремонтом лодок, но и развозили по стране в ярких своих рюкзаках нелегальную литературу. Витек взял одну из таких книжек. Открыл. Прочел вслух: «Какой же будет Отчизна? Совсем другой — справедливой, благородной, разумной, будет служить примером для всей Европы…» Книга стоила двести злотых, и печать была вполне приличная.
Как-то в воскресенье отец Бузека вернулся домой с рукой на перевязи. Он утверждал, будто вывихнул руку, поскользнувшись на ступеньках, натертых мастикой, но Вера, темноволосая тридцатилетняя жена Бузека, увидела в ванной, как отец размотал бинт и сменил повязку на нехорошей колотой ране. Заметила она и фиолетовые дырки между большим и указательным пальцами. И сказала Бузеку. Бузек вскочил с постели. Вера последовала за ним. Бузек набросился на отца, стал выпытывать, кто это сделал, отец отказался отвечать, и Бузек заподозрил, что это, вероятно, дело рук кого-то из торчков. Отец упорно молчал; а Вера пожалела, что рассказала Бузеку об отцовской руке, которая выглядела так, словно кто-то только что выткнул из нее вилку.
