21
Пани Бася улыбается с порога — но не так, как обычно.
Ординатор. Добрый день, пани Барбара.
Смотрит на нее внимательно.
Ординатор. Что случилось, пани Барбара?
Пани Бася. Купила…
Ординатор. Купили!
Пани Бася. Да, по объявлению, которое вы отметили…
Ординатор. Почему не надели? Надо же показать…
Пани Бася. Красивое. Я его, наверное, не стану носить. Жалко… Знаете, какие сейчас люди. Снимут, и не заметишь.
Ординатор. Рассказывайте.
Пани Бася показывает.
Пани Бася. Длинное, черное… будто на меня сшито… а воротник… ну в точности, как я хотела…
Ординатор. Сколько отдали? Мне-то можно сказать…
Пани Бася смеется — теперь уже от всей души; она счастлива.
Пани Бася. Все, пан ординатор. Все, что скопила за тридцать лет.
Она уже успела переодеться, достала из сумки отвертку и теперь стоит у балконной двери, выкручивая болты из оконных рам. На одном окне висят рентгеновские снимки. Ординатор подходит к ним и — в который уже раз — внимательно рассматривает.
Когда пани Бася приближается со своей отверткой, перевешивает снимки так, чтобы они ей не мешали.
Пани Бася. Вы уже и дома работаете?
Ординатор. Да… Люди все время спрашивают, сколько им осталось жить…
Пани Бася. И вы говорите?
Ординатор. Не говорю… Я ведь не знаю…
Пани Бася отрывается от работы и сообщает, понизив голос, точно открывая великую тайну.
Пани Бася. Я б хотела умереть сразу.
Ординатор отвечает таким же серьезным, заговорщическим тоном.
Ординатор. Боитесь?
Пани Бася. Кто ж не боится. Но я, пан доктор… Пока жива, окна у меня всегда будут сверкать.
Ординатор прячет рентгеновские снимки в портфель. В кухне насыпает в стаканы кофе, заливает кипятком. Пани Бася стоит на пороге, вытирая фартуком руки. Оба садятся, пьют кофе, как всегда маленькими глотками, чтоб не обжечься. После минутного молчания пани Бася напоминает.
Пани Бася. Вы надели кашне…
Ординатор. Кашне… да. Сегодня, пани Бася, рассказ будет недолгий. Надел кашне и пошел на работу, в больницу. Приходит человек и говорит: есть приказ, сегодня ночью переброска в Англию. Я позвонил домой, она спала. Подошел отец, сказал: она спит, поэтому я так тихо говорю. Я спрашиваю: а дети? Все в порядке. Я с ними играл, и девочка от смеха описалась, а малыш проснулся голодный, я его покормил, и теперь он калякает по-своему. Я засмеялся: и о чем же калякает? Видно, он ему приставил трубку, потому что я услышал: гу… гуу… Это было в одиннадцать. В двенадцать я отпросился с работы. Поехал домой, а дома уже не было.
