— Дойдешь до КП? — спросил его мичман заботливо. — А то старик проводит.
— А как вы один останетесь? — сказал Усов, вытирая рукавом кровь с лица. — Нет уж, мы вас не оставим, Тимофей Яковлевич! И куда я пойду? Идти мне некуда. Пока живой — воюй!
— Это верно. Идти некуда. На вот, возьми! — и мичман протянул ему свой бинт.
В это время в дыму и пыли, еще не улегшейся после взрывов земли, появился Озарнин с приказом командира.
Мичман до того был сбит с толку странным приказом Воротаева, что в ущерб своему авторитету переспросил батальонного комиссара, этого штатского человека, хотя и облаченного в военную форму.
— Что–то в толк не возьму. Затмение нашло. Последними снарядами да по пустому месту… Как можно? Ведь снаряды не горох… — По его здравому разумению, следовало хоть врукопашную, а отбить врага.
Но Озарнин с предельной ясностью объяснил ему сущность приказа. Это все же не поколебало сомнений мичмана, привыкшего к точности математического расчета, а не к каким–то психологическим тонкостям. Однако возражать он не стал.
«С командирского мостика виднее», — рассудил он про себя и с тяжелым сердцем приступил к делу.
20. Пушки умирают, как люди
Замысел Воротаева удался: немцы действительно пошли напролом, но, выйдя за пределы узкого ущелья, недосягаемого для снарядов, попали, по верному расчету Воротаева, под кинжальный огонь автоматчиков, заметались и были накрыты снарядами.
Чтобы спасти остатки своих рот от полного истребления, противник возобновил артиллерийский и минометный обстрел батареи.
Крупным осколком рассекло в одном месте ствол пушки Ганичева, при этом сам мичман был ранен в щеку.
Стрелять из такой пушки было небезопасно, ствол могло разорвать от первого же выстрела. Но стрелять было необходимо. Не обращая внимания на рану, заливавшую ему лицо кровью, Тимофей Яковлевич решил «спробовать», предварительно загнав всех в укрытие. К счастью, пушка работала нормально, выпуская снаряд за снарядом. Для последнего снаряда мичман подождал достойной цели. Но волнение помешало ему, и он промахнулся.
Вражеская атака захлебнулась, но обошлась она батарее непоправимо дорого: кончились снаряды.
И такая водворилась внезапная тишина, что люди потерялись, продолжая действовать механически и, по обыкновению артиллеристов, говорить чересчур громкими голосами. Как–то резко, визгливо прозвучал голос мичмана:
— Вот мы и пехота, папаша!
— Не уважаешь? — спросил старый Терентий с нарочитой и безнадежной усмешкой.
