Алеша ничего ему не ответил, так как Яков уже спал, беззвучно и мертво, как камень.
Тогда Алеша достал письмо, бережно разгладил его. Это письмо только и осталось от Ханона, верного друга. Его сразила снайперская пуля вчера перед вечером в час затишья. Письмо это было давнее, от матери Ханона, веселого и смелого цыгана, единственного человека, который мог поспорить с Алешей по тонкости слуха и зоркости глаз.
Что может быть ценнее письма на фронте? Недаром же почтарь с его кожаной сумкой — это существо почти священное.
И вот Алеша Голоденко в тишине кубрика перечитывал письмо от матери Ханона, горюя над погибшим товарищем и над страданиями его матери.
«…все только о тебе думаю, сыночек мой, встаю с этой думой, день–деньской хожу с ней, и спать ложусь с ней, и во сне ее вижу. Про нашу жизнь что сказать? Живем как все, работаем сколько надо и у каждого сердце на фронте».
Незаметно Алеша заснул, но и во сне он вздыхал и всхлипывал совсем по–детски.
В кубрик сунулся кок Лебанидзе, притащивший термос с кипятком.
— Эй, молодцы, кому горло промочить, налетай! Пустопорожний чай, первосортный капиток, сладкая какавелла на сахаре, шоколад–фри, черт его побери!
— Не трепись, Шалва! — остановил его Федя, досадуя на то, что кок разбудил его, когда он только–только начал засыпать. — Перебил ты мне лучшие сны. Попал я в продовольственную базу… Эх ты, «капиток»! Где твоя совесть? Как у тебя со стыда печенка не лопнет!
— Какой грозный, скажи пожалста! — буркнул ошарашенный нелюбезной встречей кок.
— Будешь грозный: на ремне дырок не осталось, затягивать некуда.
В ответ, как бы приставив к губам невидимую флейту, кок вдруг заиграл тихий и нежный мотив.
— Черт! На тебя и сердиться нельзя, Шалва! — сказал Федя и улыбнулся.
Кубрик оживлялся, одни вставали, чтобы заступить на вахту, другие возвращались с вахты. Все потягивались, зевали, облизывали пересохшие губы. Первую кружку с кипятком поднесли Мите Мельникову. Он пришел в себя.
Некоторое время люди молча и жадно прихлебывали горячую воду, вместе с которой, казалось, в них вливаются новые силы. Потом Алеша Голоденко с сердцем сказал:
— До чего как глупо человек устроен, жрать ему каждодневно подавай. В радости жрет и в горе не отстает. Крестины, свадьбы, поминки для того и придуманы, чтобы пожрать. Ох, хлопцы!
Белугу паровую с хреном
Умял бы, братцы, с три кила
И выпил бы, ей–ей, без крену
Бочонок крымского вина…
— Здорово! — с восхищением сказал кок. — Сейчас куплет придумал?
