Пришел в себя много позже. Сижу на лавке с ногами и обнимаю колени. Дед Мотя что-то выговаривает жене. Потом сунул мне в руки большую кружку — вода была мутной и горькой, и почему-то обжигала горло…
* * *
Голова трещала, а во рту был жуткий привкус сивухи с сильной сухостью. Раскрыл глаза и долго смотрел на потолок — побелка была вся в мелких трещинках. Потом все-таки сел и увидел на столе большой кувшин, накрытый чистой тряпицей. И пустую железную чашку с отбитой у края эмалью. Кое-как дотопал до стола — шатало, как на пароходе во время экскурсии в прошлом году — и напился прямо из кувшина. Стало легче, но очень захотелось за угол. Осмотрелся, сообразил, где нахожусь и побрел на двор. К отхожему месту уже бежал. Только на обратном пути вспомнил вчерашнее. Чего баба Соня несла? Вон же на аэродроме кто-то самолетный мотор гоняет. Что я М-105П, который на Яке стоит, по звуку не узнаю?
Дед Мотя, ввалившийся в калитку с моим сидором в руке, большим узлом на плече — я с удивлением узнал мамин любимый гобелен, доставшийся ей от родственников — и с желтой шестиугольной звездой, нашитой на рубаху, заставил споткнуться.
— Проснулся, малец? Солнышко давно за полдень перевалило, а ты все спишь. Эк тебя шатает. Иди в хату, там поговорим.
Я что, почти сутки дрых?!
Рассказывал старик долго. И про воскресные бомбежки, и про то, как оставшиеся в живых летчики при первых слухах о немецких танках — от границы на взмыленной кобыле примчался красноармеец с известием, что его стрелковый полк «намотали на гусеницы» — улетели на оставшихся целыми самолетах. Остальные красноармейцы и командиры, забрав всех лошадей и телеги в местечке, следом. Танки действительно появились ближе к вечеру — четыре штуки с плоской пулеметной башенкой, смещенной вправо. Маленькая колонна прошла дальше на восток, не останавливаясь. А потом приехали другие оккупанты на повозках и обычной двуколке с немцем-управляющим бывшего пана и начали наводить свой порядок.
— Орднунг это у них называется, — пояснил дед. — Сорвали на сельсовете флаг и свой, тоже красный, но с черной свастикой в белом круге понавешивали. Приказали, — прогундосил копируя: — Всем лицам еврейской национальности желтые звезды на одежу нашить, — указал на свою грудь. — Кобыздоха мово пристрелили, — тяжело вздохнул, но глаза были абсолютно сухими, — вчерась заставили убитых ваших таскать и закапывать, а сегодня ямы на аэрдроме ровнять. Туды машина с их механиками пришла. Повыкатывали из целых капониров справные самолеты, гоняли полдня моторы, что-то проверяли. Говорят, завтра угонют. А тебе, паря, уходить надо. Прознают, что ты сын главного красного командира — плохо будет. Дружбана твово Серегу с матерью кто-то сдал, — опустил голову, принимая вину односельчан на себя, — уже забрали и куда-то повезли.
