— Счастливый!
— Что убит — счастливый? — усмехнулась Настя.
— Нет, что он там — счастливый. А если и убит, все счастливее нас. Мы все равно подохнем... пропадем, как бурьян...
Настя ничего не ответила.
— Ну, а подружки твои где? Маруся?
— В тюрьме...
— Галя?
— В Германии...
— Лиза?
— Она теперь Луиза.
— Немцам продалась? — усмехнулся Павлик.
— Нет. Теперь она с итальянцами.
— Стерва!
Теперь где-то близко от них застучали топоры и с шумом упало дерево. Забор задрожал. На ребят посыпались мокрые листья и щепки.
— Рубят! Рубят! — нервно сказал Павлик. — Все поколение наше рубят под корень...
— Не вырубят, — тихо сказала она.
— Может быть, — зло пожал он плечами. — Но искалечат — все, — он встал и стряхнул с брюк листья. — Пойдем походим?
Они пошли через пустырь.
— Ты, Павлик, горький стал... злой... — сказала она тревожно и вдруг спросила, замедляя шаг: — Где же ты был, Павлик, что делал?
Он усмехнулся и остановился.
— Это большой рассказ, Настенька, — сказал он, качая головой. — И я тебе его рассказывал много-много раз...
— Мне? — удивилась она.
— Да. Мысленно, — засмеялся он. — Шел сюда и всю дорогу рассказывал, рассказывал тебе... А пришел — и не знаю, с чего начать.
— С заметки в газете, — тихо, не глядя на него, сказала она.
Он вздрогнул.
— Ты читала?
— Да.
— И прокляла?
— Нет. Пожалела...
Он страдальчески сморщил мальчишеские брови
— Это не надо... Это зачем? Жалеть не надо было. Это мне обидно. Надо было понять.
— А как же это понять? — сказала она чуть слышно. — Я пыталась...
— Понимаешь? — горячо сказал он и схватил ее руку. — Понимаешь, все случилось как в дурном сне... толчками... Вот были наши... вот их нет... и вот — немцы... Я растерялся... Я ничего не успел сообразить. Что делать с собой, как жить? И вдруг — повестка... Так неожиданно... Вызывают в редакцию их газеты. Но почему меня? Я потом узнал от сотрудников, что вызвали всех, кто работал в «Большевистской правде». Но ведь я не работал там... Я только печатал там иногда стихи. Помнишь?
Она кивнула головой и покраснела. Она вспомнила стихи о школе и парусе. Они были посвящены ей. В газете так и стояло: «Посвящается Н.». Только одна буква, но в десятом «Б» все отгадали сразу. Настя рассердилась на Павлика. Они не разговаривали тогда три дня.
— Это Иверский, хромой черт, меня впутал! — продолжал Павлик. — Бездарный поэт... Понимаешь, такая бездарная сволочь!.. А у немцев он стал главной фигурой редакции. Он-то и впутал нас всех. Он и список составил. Ну вот. Что было делать мне? Что было делать?
