Он теперь редко бывал у себя в штаб-квартире, жил на большой дороге, на людях, среди тачечников и бродяг, внезапно появлялся на шахтах и в поселках и так же внезапно исчезал. Иногда верным людям он назначал встречи на дороге и на свидание всегда приходил в срок.
— А мы полицмейстера убили, — докладывал ему молодой кучерявый паренек, чем-то очень похожий на Васю Пчелинцева.
— Убили? Ну, молодцы, молодцы!
— Нам бы теперь, дядя Степан, — захлебываясь от восторга, говорил парень, — нам бы с партизанами связаться. Такой можно налет произвести!..
— Это подумать надо, — отвечал, почесывая щеку, Степан. — Так полицмейстера убили?
— Убили. Наповал.
— Хорошо, хорошо. Теперь, Василек, тебе придется идти служить в полицию.
— Мне? — бледнел паренек и растерянно улыбался. — Вы это шутите?
— Нет, Василек, не шучу. Серьезно, — отвечал он и нежно глядел на юношу.
— Так меня... меня же все затюкают. Меня и отец проклянет!
— А это стерпеть придется.
— А наши придут, что ж я им скажу? — чуть не плача, говорил юноша. — Все партизаны, а я — полицейский...
— А это я на себя возьму.
— Так ведь, дядя Степан... — сдавленным шепотом продолжал Вася, — ведь убьют!
— А смерти, Вася, нет. Ее выдумали. Есть капут для трусов и бессмертие для героев, середины нету. — Он обнимал за плечи Васю, привлекал к себе. — Жаль мне тебя. Василек, — тихо говорил он, — жаль! А идти в полицию надо, больше некому идти. Ты десятилетку кончил, по-немецки немного знаешь. Надо идти. Надо!
И Василек шел служить в полицию. Теперь у Степана везде были свои люди; они сообщали о немецких планах, выручали подпольщиков, помогали партизанам.
Пожилой слесарь докладывал Степану о депо. Сидели тут же у дороги, в стороне от поселка.
— Пустил немец депо! — огорченно вздыхал слесарь. — Вот ведь как!
— Да... неудачно это...
— Теперь мастеров ищет. Паровозы пришли, целое кладбище. А мастеров нет.
— Да…
— Ну, наши мастера не пойдут. Мы им так и сказали, и молодым и старикам: если которая сука пойдет работать в депо — ну, проклянем без снисхождения!
— И не идут?
— Не идут! — радостно-удивленно восклицал слесарь. — Скажи-ка, а? Ни один человек!
— Хорошо! Очень хорошо, — потирал Степан щеку. — А ты, Антон Петрович, пойдешь!
— Я? — растерянно улыбался слесарь. — Нет, зачем же? Обижаете... И я не пойду...
— Нет, пойдешь! На работу станешь. И паровозы возьмешься чинить. А готовые будешь калечить.
— Понимаю... — бледнея, отвечал слесарь. — Понимаю я. Воля твоя, товарищ Степан, пойду. Убьют меня мастера за это дело, а пойду. Понимаю.
