Понемногу к столу стала собираться семья — все хмурые, молчаливые. Даже Ленька глядел на дядьку исподлобья, с явным неодобрением. Дольше всех не выходила Антонина.
А когда, наконец, вышла и, странно волнуясь, подошла к мужу, он понял, отчего задержалась она: пудрилась.
Но и пудра не могла скрыть, как постарела и осунулась Антонина. Особенно постарели ее глаза, стали тусклыми, испуганными. «Плачет много», — догадался Андрей и отвернулся.
Завтрак прошел быстро и хмуро. Все молчали. Только маленькая Марийка щебетала и ластилась к Андрею.
— Ты в школу ходишь? — спросил он.
— Не... — удивленно ответила Марийка. — Теперь же немцы!
— Да, да... — пробормотал он. — Я не подумал.
Он и это принял как упрек себе: словно он виноват, что теперь нельзя Марийке ходить в школу.
— Ну, я с тобой сам заниматься буду! — торопливо посулил он дочке.
После завтрака Тарас стал собираться на завод. Торжественно вытащил свое рванье, стал одеваться.
— Что, отец на заводе работает? — удивленно спросил Андрей у сестры.
— Да... вроде... — усмехнулась та.
— Под конвоем дедушку водят на завод! — закричал Ленька. — Вот! А без конвоя он не ходит.
Его голос услышал и Тарас у себя в комнате.
— Да, да! — отозвался он оттуда. — Почет! Почет мне на старости лет от немцев за мое непокорство. Как губернатора, меня ведут на завод. Под конвоем.
— И ты служишь? — спросил Андрей у Насти.
— Я? Нет!
— А что же делаешь?
— Я прячусь.
— Прячешься? От кого же?
— От всего. От Германии. От службы. От немецкого глаза.
— Как же ты... прячешься?
— А так... Хоронюсь, не высовываюсь. У меня теперь вся жизнь в том, чтобы прятаться, — загадочно усмехнулась она.
И Андрей с удивлением и даже завистью подумал: «А они тут свою войну с немцами ведут; малую, конечно, войну, но гляди-ка, какую непримиримую».
— Что-то мой полицай опаздывает, — сказал Тарас, выходя из своей комнаты и поглядев на часы. Был одет Тарас в неописуемое рванье, где только добыл такое! И Андрей понял: это старик нарочно!
— Опаздывает полицай! — насмешливо повторил Тарас. — Непорядок! Конечно, извинить можно — полицейских рук у них теперь недостача. Непокорства в народе много, не управляются!
Он посмотрел на сына и спросил, словно невзначай, небрежно:
— Ты теперь в полицию служить пойдешь. Андрей, а?
Андрей побледнел.
— Как вы обо мне думаете, отец! — пробормотал он обиженно. — Даже странно!
— А куда же тебе еще идти? — беспощадно продолжал старик. — Ты свой путь выбрал. Теперь меченый... — он сердито фыркнул в усы. — Это мне на тебя обижаться надо, тебе на меня обижаться не из чего,
