— Он не умрет, Фенелла.
— Почему?
— Потому что такой талантливый человек не имеет права умереть. Кто будет строить для Англии корабли, которые будут возить нас в будущем, если Энтони умрет?
Фенелла рассмеялась сквозь слезы, пытаясь успокоить стучащие от холода зубы.
— Я люблю твои проповеди, Силь!
— Хорошо, что я хоть как-то могу развеселить тебя. Когда я сяду и напишу Энтони ответ, то буду взывать к его совести и убеждать написать тебе. В конце концов, зачем ты научилась читать?
— Не трудись. У него нет совести. Ему все равно, что я умею читать, и, кроме того, он утверждает, что писем не пишет.
— Это тоже верно. — Голос Сильвестра звучал жалобно. — Он не пишет ни своему святому Бенедикту, ни моему отец, Одному Богу известно, почему он делает исключение для меня!
— Потому что ты его слабый фланг, — ответила Фенелла. — Даже мастер Флетчер не в силах причинить тебе боль.
Сильвестр снова покраснел.
— Но почему же тогда он не пишет тебе?
— Потому что считает, что я привыкла к горестям.
— Каков подлец! — фыркнул Сильвестр. — У него сердце вообще есть?
И они оба рассмеялись.
— А теперь я отведу тебя домой, — произнес ее друг. — Хочешь, чтобы я по дороге прочел тебе его дурацкие итальянские строки? Или лучше подождешь, пока я смогу спросить у Мэтта, который присматривает за верфью, как это переводится?
— Читай.
Он повел Фенеллу вверх по склону. Хотел поддержать ее, чтобы помочь перебраться через стену, но она отказалась и перелезла сама. Спускаясь, Сильвестр ободрал себе руку. Скривился, но выудил письмо.
— «А это для моей Фенхель, — прочел он. — Франческо Петрарка, «Канцоньере», сонет номер сто шестьдесят четыре. Penso, ardo, piango. Guerra e'l mio stato, d'ira e di duol'piena. Et sol di lei pensando o qualche pace».
Так они и шли дальше по высокому тростнику, колыхавшемуся под ветром.
— Я знаю, что мне должно быть стыдно, но я не понимаю в этом ни слова, — произнес Сильвестр. — Отец утверждает, что в жилах моей семьи течет капля итальянской крови, оплатил мне учителя, поскольку мне очень хотелось бы прочесть этих поэтов. Они — предвестники нового мышления. То, что пытается нам объяснить чудесный Эразм, итальянцы знали еще двести лет назад.
— Тебе стоило бы стать торговцем книгами, — сказала ему Фенелла. — С твоим воодушевлением люди с руками отрывали бы у тебя поэтические сборники, которых не могут прочесть.
И как так вышло, что ты в конце концов не выучил итальянский?
Сильвестр смутился и почесал в затылке.
