— Я тоже, — ответил Сильвестр. — Но, вероятно, убийство на войне, где мужчина с оружием в руках защищает свою страну и жизнь, — это совсем другое.
— Думаешь?
— Я сам толком не знаю, — сказал он. — Говорят, что мужчина должен знать толк в убийствах, но я разбираюсь в этом примерно так же, как ястреб в игре на лютне. Ты можешь себе представить, что иногда я завидовал Энтони, поскольку он знает, каково это — убивать?
— Как ты можешь завидовать ему? Это сломало в нем какую-то часть, без которой его никто теперь никогда не сможет понять.
Если его что-то и сделало калекой, так это смерть Ральфа, а не несчастный случай с его ногой.
Сильвестр задрожал всем телом.
— Ты права. Забудь о том, что я сказал.
— Я постараюсь.
— Я неделями не отходил от него, вкладывая в песни всю душу, чтобы он не сломался, — произнес Сильвестр. — Я точно так же хочу защитить его от нового убийства, как и ты. Мой отец дает декану деньги, чтобы он молился за него.
— Какому декану? Отцу Бенедикту? Зачем твоему отцу давать ему деньги? Почему тот не помолится за Энтони добровольно? Я думала, он его любит.
— Я до сих пор не верю, что он может любить.
— Наверняка не может, — согласилась Фенелла. — Думаю, Энтони не понравилось бы, что твой отец дает священнику деньги, чтобы тот молился за него.
— Разве Энтони не нравится все, что передают этому священнику?
— Это так. Но он не хочет, чтобы твой отец тратил деньги из-за него.
Сильвестр удивился.
— Разве деньги, которые мы даем священникам за то, чтобы они молились, потрачены впустую? Ты действительно так считаешь?
«Нет, — хотела сказать Фенелла, — но Энтони считает именно так. Он думает, что всем богам безразлично, будет он жить или умрет». Но ничего не сказала, потому что это было тайной Энтони. Тайной за семью печатями, к которой не имел права прикасаться ни один человек.
— А ты как думаешь? — вместо этого произнесла она.
— Ты действительно хочешь это узнать?
Она кивнула, и дождь потек с челки ей на лицо.
Сильвестр коснулся ее рук, прижатых к щекам.
— Пообещай мне, что никому не скажешь, ни с кем не будешь об этом говорить. Это опасно, Фенелла. По всей стране людей сжигают за это.
— Я все равно разговариваю только с тобой. Да еще с мамой, но к ней я с такими вещами точно не подойду. Она достаточно напугана ценами на мясо.
— Я думаю, что для того, чтобы молиться, нам не нужны священники, — произнес Сильвестр. — И что мы никому не должны платить деньги, чтобы говорить с Богом. Мы можем делать это сами — своим собственным голосом, на наших собственных коленях и на нашем собственном языке.
