— Извините пожалуйста, — обратился к нему Витя, — не знаете ли вы Петровского, Клавдия Петровича? Мы были бы крайне благодарны…
Голубые глаза напряженно уставились в одну точку.
— Чертовски знакомое имя… Кто такой? Нет, не припомню. Извините. — И человек, прихрамывая, скрылся в проходе.
Наконец после кружения по университету мальчики очутились в небольшой комнате. Здесь была канцелярия. Густо пахло сырой штукатуркой. Между двумя стремянками была переброшена доска; на ней скулил песню вихрастый молодой маляр, а под доской приютился канцелярский стол с бумагами, перьями и карандашами.
Невозмутимый секретарь, защитив голову от летящих брызг раскрытым листом «Правды», хладнокровно сидел у стола и что-то писал.
Возле него горячился встреченный раньше мальчиками невысокий человечек с жидкой полуседой бородкой клинушком.
— Я вам говорю, товарищ, — руки опускаются. — Говоривший действительно попробовал опустить руки, но банки с вареньем закачались, а сыр соскочил на пол и укатился под стол. — И всюду ремонт… Люди ломают себе ноги…
— Но ведь вы же, профессор, говорили, что он сломал ногу, когда соскочил за вами на ходу с трамвая.
— Ну да, за мной; я ведь не мог оставаться. Она мне показалась замечательной и достаточно старой.
— Кто она?
— Китайская ваза в окне… Пришлось соскочить.
— Что ж, ваза стоила сломанной ноги?
Хромоногий человек презрительно улыбнулся.
— Она не стоила и штрафного рубля, который пришлось заплатить милиционеру. Скверная подделка. Но я боюсь, что мне придется отказаться от поездки.
— Почему, профессор?
— У меня, очевидно, тоже растяжение сухожилия правой ноги.
— Вы страдаете? — участливо спросил секретарь.
— Гм… боли нет, не замечаю. Но я хромаю, я сильно хромаю. Не знаю, сумею ли я выехать во-время.
Человек сделал приветственный жест рукой, взял написанную справку, переложил сыр подмышку и, припадая на одну ногу, направился к выходу.
Когда профессор был уже на пороге, секретарь окликнул его:
— Товарищ профессор! Вы можете спокойно собираться в дорогу.
— Почему это?
— Потому что вы не растянули сухожилия, а только оторвали каблук на одном ботинке.
Мальчики и маляр фыркнули: действительно одного каблука не было.
Профессор взглянул на бескаблучный ботинок.
— Я вообще, — сказал он веско, — не рассеян. Но немудрено, что болезнь Мирзаша меня расстроила. — И он вышел.
— Как он сказал? — толкнул Витя товарища.
— По-моему, Мирзаша. Значит…
Они оба повернулись к секретарю и одним духом выпалили:
