Мои старушки — будучи сами в относительном порядке — меня привели в такой беспорядок, что я трачу все душевные силы на убаюкивание в себе зверя. Я пыталась избавиться от страрушечьего безумия, записывая их перлы в дневник, потом смотрю — все уже было: у Гоголя, у Салтыкова — Щедрина, у Островского. Они у меня обе точно спрыгнули со страниц русской классики: одна — представительница «провинциального дворянства», другая — «столичного». Даже говорят цитатами. Бабушка, из угла дивана, как старая помещица из окошка: «Васька, Васька! Ты зачем?.. Что тащишь?.. — Да гуся, барыня. — Куда? Кто велел? — Да молодой барин, кто ж еще? — А ну, позови его сюда! — Позвать можно, дак ведь он не пойдет…» Ну, и протчая.
После семейного обеда Наташа возбужденно сообщает: «Бабушка! А у меня запор!» Бабушка сразу кричит с дрожью в голосе:
— Нюша! Нюша! Клизму! Надо сразу!.. Нету?! Надо сбегать купить, объяснить как–то по–американски, показать пальцами (показывает), что уж делать… Поймут… И здесь люди… Заворот кишок!..»
Мужнина тетушка (представительница столичного дворянства) спрашивает мелодично: «Что у Наташи?»
Я злобно говорю: «Ничего страшного, мелкие проблемы с желудком».
Тетушка сразу же мелодично советует: «От желудка помогает картошка».
Муж кивает примирительно: «А как же…»
Тут я все–таки спрашиваю с бесплодным, но неудержимым сарказмом: «От какой болезни помогает картошка? От запора или от поноса?»
«Ну я уж не знаю, от какой болезни, — с мелодичным достоинством парирует тетушка, — но всегда говорили, что от желудка помогает картошка».
Грубая старшая дочь спрашивает с дивана: «А поджопник от желудка не помогает?», ну и так далее…
Физически все бабушкины прошлого века механизмы, как говорят американцы, amazingly intact,[6] однако постоянный, ежеминутный страх всего, которого она не стыдится и не скрывает, а наоборот, старается дрожащими своими губами и руками передать мне, чтобы я предприняла некие спасительные действия, — вот что меня изводит. Потому что страх этот (к ужасу и отвращению) находит по какой–то не отмершей еще пуповине болезненный отклик и в моем сердце.
Давно, к сожалению, отошли в прошлое бабушкины бодрые mots первых месяцев. Теперь уже все наши соседские дети выучили кое–что по–русски и кричат на ходу ее «простейшие» слова: «Бабушка! Нанада!» (Это так она от них отмахивается, когда они пробегают слишком близко: «Не надо! Не надо!» И торопливо — с крыльца.) Бабушка боится детей.
