Цюань долго смотрел, потом вылез из траншеи и стал бродить среди них, вертеть, оттирать лица снегом. Мы его окликали, но он не обращал внимания. Наконец подошел к нам, вытянул четыре пальца и объяснил:
— Знаю четверых.
Вдруг он вытаращил глаза и опустился на колени. Я сначала не понял, что к чему, а потом вылез к нему и увидел, что у него из хребта хлещет кровь. Я закричал, затащил его в траншею, заткнул рану рукой, но кровь сочилась между пальцами. Он прикрыл глаза и спросил:
— Где я?
Откуда нам с Чуньшэном было знать? Мы молча переглянулись. Цюань криво улыбнулся и проговорил:
— Даже не знаю, где концы отдаю.
Голова его дернулась, и он умер. Чуньшэн заплакал, за ним и я.
Тут мы увидели нашего капитана в штатском, с подвязанными под поясом бумажными деньгами и с узелком в руках. В таком виде он напоминал толстую неуклюжую старуху. Мы сразу просекли, что он бежит на запад. Один парнишка крикнул ему:
— Ну как, господин капитан, спасет нас председатель Чан Кайши?
— Дурачье, вас теперь и мама родная не спасет, спасайте себя сами!
Какой-то старик выстрелил в него, но не попал. Тогда подняли ружья другие солдаты. С капитана слетела вся важность, он заохал, запрыгал как заяц и затерялся в снежной равнине.
Стреляли уже у нас под самым носом, перед нами в пороховом дыму падали люди. Я решил, что меня убьют к полудню. После месяца боев смерти я не боялся, но обидно было умирать так нелепо, далеко от матушки и Цзячжэнь.
Чуньшэн все держал руку на теле Цюаня и жалобно смотрел на меня. Лицо у него опухло оттого, что мы несколько дней ели сырой рис. Он сказал:
— Пойду поищу галеты. Ты не уходи, я скоро вернусь.
Я его не останавливал: все равно скоро наша очередь умирать, хоть поедим перед смертью.
Еще до полудня все, кто был живой в нашем окопе, попали в плен. Один старый солдат умолял нас поднять руки и не трогать ружья. Он позеленел от страха, что мы не послушаемся и его погубим.
На меня наставил дуло красный солдатик немногим старше Чуньшэна. Я приготовился умереть, но он велел вылезти из окопа и опустить руки, и я понял, что буду жить. Он один погнал всех нас на юг, где собралась уже целая толпа пленных. На изрытой земле валялись искореженные орудия, горели грузовики, от дыма и гари першило в горле.
Вдруг к нам подошло человек двадцать красноармейцев с котлами, полными горячих пампушек. У меня заурчало в животе. Офицер скомандовал:
— Построиться!
Мы выстроились в двадцать шеренг, и каждому выдали по две большие пампушки. Никогда я не слышал такого дружного чавканья, даже в свинарнике. Все очень торопились, давились, одни кашляли до слез, другие стояли задрав голову и ждали, когда еда провалится в живот. Жалко, Чуньшэна не было видно.
