Я подхожу, обнимаю его:
– Пока, Кисель.
– Пока, – говорит он. – Хорошо, что я успел дать тебе аккорды. Хоть что-то останется на память.
Вовка свинчивает с груди значок классности – синего цвета щит с дубовым венком и цифрой три посередине – и протягивает мне:
– На, возьми. Пускай будет у тебя.
Я взамен отдаю Вовке свой значок.
– Жалко, что все так получилось, – говорю я.
– Да, – говорит Вовка.
– Да, – говорит Кисель.
Я остро чувствую свое одиночество. Как же я теперь без них?
Над нами снова пролетает вертушка. Мы задираем головы, провожаем ее взглядом. Наверное, это наша. Точнее, их. Сейчас они загрузятся и улетят.
А я остаюсь. Один.
Я ухожу и все время оборачиваюсь, смотрю, как они стоят на этом поле, засунув руки в карманы штанов и наклонив головы, – мясистый плотный Кисель и загорелый худощавый Вовка. Я знаю, что мы больше не увидимся.
Все это какое-то преступление.
Нас подводят к машине. Мы становимся перед кузовом в колонну по двое и ждем команду к погрузке.
– Это тот же «Урал», – вдруг говорит стоящий первым в колонне Андрюха Жих. – Парни, это тот же «Урал», в котором они трупы возят.
Он оборачивается и поочередно смотрит на каждого из нас вытаращенными глазами, как будто ждет, что мы взбунтуемся, или отменим поездку, или отправим его домой. Он еще не протрезвел, и его осоловелые глаза кажутся сейчас особенно большими.
– Откуда знаешь? – спрашивают его из задних рядов.
– Я дырку в брезенте запомнил. – Тренчик показывает на крупную прореху в форме морской звезды. Такую не спутаешь.
Мы смотрим на прореху и не знаем, что нам делать. Наши сомнения разрешает офицер сопровождения.
– По машинам! – коротко бросает он на ходу, и мы лезем в «Урал».
Мне кажется, что здесь пахнет, но это не так – обычный для машины запах солярки и масла, больше ничего нет.
Асфальт убегает из-под кузова, взлетка стремительно удаляется, ее закрывают деревья. Вдруг в просвете листвы я вроде бы вижу Вовку и Киселя – они все так же стоят посреди поля и машут мне руками. На всякий случай я машу им в ответ, но это уже мало беспокоит меня – они были моими друзьями, но их нет больше. Больше нет этой взлетки, этого ожидания, наступающего, хватающего за горло страха, войны. Все осталось там, все решено. Мне жалко Киселя с Вовкой, но жалость эта отстраненная, как в воспоминаниях о детстве, скорее даже не жалость, а тоска.
Я чувствую себя дезертиром, но на душе полегчало. Господи, меня не погрузят в вертушку! Теперь самое главное – уехать подальше отсюда, подальше от этой взлетки. Самое страшное уже позади. Я крепко держусь за дуги, стараясь не упасть на пол, на котором лежали мертвые люди.
