В противоположность контр–адмиралу начальник штаба Морозов целиком был погружен в штабные дела, и до того, что практически никуда не выезжал, почти никогда не покидал КП. Тем не менее Морозова уже хорошо знали на всех батареях береговой обороны. Он организовывал с ними взаимодействие, когда мы принимали корабли, идущие по фарватерам в Севастополь. Морозов мог любезно позвонить на батарею вечерком и задать кодированный вопрос:
— Ну как, хватает еще «огурчиков»? А то мы ожидаем, скоро «рыба» приплывет!
А уж если действительно кораблям и катерам–охотникам, стоявшим в бухте, становилось невмоготу от вражеских артиллерийских снарядов, контр–адмирал обращался к генералу береговой обороны Моргунову, и тогда, грозно ухая, открывали огонь наши двенадцатидюймовые батареи.
Толчки воздуха от выстрелов башенной батареи были настолько сильны, что деревянная дверь каюты адмирала при каждом выстреле вздрагивала и то открывалась, то закрывалась.
У нас на КП все любили мощный огонь батарей береговой обороны. Однажды утром или днем, когда трудно было определить в полутемном подземелье, который час, я проснулся от того, что куски каменного потолка от сотрясения обвалились мне на подушку. Пробуждение было не из приятных, но, открыв глаза, я увидел знакомую обстановку КП. Я теперь жил на КП, так как напряженная работа требовала постоянного моего присутствия здесь.
Какие–то непривычные звуки привлекли мое внимание. Приподнявшись, я рассмотрел, что у противоположной стены тоннеля, весело фыркая и отдуваясь, умывается над тазом крепко сложенный мужчина среднего роста, с наголо бритой головой. Ему поливал наш бессменный телефонист, помощник и вестовой старший матрос Чиликов. И по тому, как незнакомый мужчина вытирал шею и грудь, как размашисто ходил по узкому помещению КП, видно было, что человек и в этой новой для него обстановке чувствует себя спокойно и уверенно. Я смотрел на него, и мне показались, будто я его уже где–то видел. Через минуту понял, что он чем–то похож на комбрига Котовского. Только был он не с шашкой и не в черной, шатром накинутой бурке, а в морском кителе с нашивками полкового комиссара на рукаве.
Иван Иванович, бодрствовавший целую ночь как оперативный дежурный, заметив, что я проснулся, подошел и тихо сказал мне:
— Это новый комиссар!
Сказано это было с той приподнятостью, которая свойственна была Ивану Ивановичу, когда ему что–либо нравилось. Он был натурой непосредственной и увлекающейся, свое мнение высказывал немедленно, часто в резкой форме. Мне сразу стало ясно, что комиссар пришелся ему по душе.
