В то время, когда я был у Нестерова, контр–адмирала принял командующий флотом Октябрьский. А через некоторое время комфлота в сопровождении Фадеева и командующего береговой обороной генерал–майора Моргунова вышли, оживленно беседуя.
Октябрьский, внимательно всматриваясь в окружающие севастопольские бухты крутые холмы, спросил у Моргунова:
— Как идут работы по сухопутной обороне Севастополя?
Моргунов доложил, и разговор зашел о готовности больших стационарных батарей к стрельбе по береговым сухопутным целям.
Моргунов снова ответил, что батареи, как это известно и командующему флотом, полностью подготовлены и сейчас тренируют командиров орудий вести огонь по танкам самостоятельно.
Такой разговор удивил меня. Неужели можно предполагать, что противник нападет на Севастополь с суши? Нас, моряков, всю жизнь — ив военно–морском училище, и на соединениях и кораблях — учили и готовили к войне на море. К обороне Севастополя с моря приспособлены и все главные калибры береговой обороны. Всегда говорили о бое с кораблями противника, как было в первую мировую войну, когда на Черное море прорвались немецкие крейсеры «Гебен» и «Бреслау». Классическая оборона военно–морской базы — это бой на минно–артиллерийской позиции с линейными кораблями и тяжелыми крейсерами врага. И вдруг разговор о сухопутной обороне.
Возвращались мы в Стрелецкую бухту, когда уже стемнело. Машина медленно ехала по затихшему городу, светила луна, было тепло, и слышен был запах деревьев и цветов. Голубая дымка стояла над крышами зданий, доносился из подъездов домов девичий смех. Жизнь продолжалась своим чередом, хотя в лунных сумерках маячили на крышах дежурные, готовые сбросить «зажигалки» при очередном налете.
Неповторимый облик приобретал Севастополь в вечерние часы, он словно затаился и изготовился к отпору врага. Таким он мне и запомнился летом 1941 года.
Несмотря на частые налеты авиации, разрушения в городе пока незначительны. Сильный огонь зенитной артиллерии и отвага истребителей срывают планы гитлеровских асов. Только дома, белокаменные и красивые, стоят теперь словно закопченные, с черными мрачными полосами камуфляжа. Ничего не поделаешь — война.
На рассвете прохладного сентябрьского дня из Одесского порта выходил громадный теплоход «Жан Жорес» в охранении катера–охотника.
За кормой оставались высокие берега Одессы, покрытые дымкой тумана, чуть белел круглый Воронцовский маяк. После беспокойной ночи в задымленном порту, вспышек прожекторов, разрывов бомб во время ночного налета, когда с берега несло гарью и дымом пожарищ, на море было совершенно тихо, свежо и прохладно.
