Путь, ведущий к достижению какой–либо цели, чаще всего бывает не прямым, а сложным, зигзагообразным, иногда похожим на путь маленькой частицы, совершающей запутанное броуновское движение. Таков был и мой путь из кабинетной в экспериментальную науку. Все оказалось гораздо сложнее, чем я себе представлял. Во много раз сложнее. В один прекрасный день, дабы продолжить заниматься наукой, я должен был формально преобразиться в литератора. Хотя я был всегда неравнодушен к литературному мастерству и к тонкому искусству поэзии, я никак не мог предположить, что звучащая во мне струна должна будет проявить себя и во вне. Правда, от меня не требовали какого–либо выдающегося литературного произведения, но Анатолий Васильевич Луначарский просто порекомендовал мне зачислиться в Литературный отдел Наркомпроса и уже в качестве литературного инструктора отправиться в город Калугу.
— Кстати, — сказал он, — ваша патетическая книга «Академия поэзии» дает вам на то полное и несомненное право.
Я был несколько смущен этим комплиментом и хотел было отказаться от неожиданно свалившегося на меня предложения, но он продолжал:
— Наркомпрос не может сейчас помочь вам как ученому, так как у нас нет подходящей научной должности в Калуге, но Литературный отдел как раз посылает в разные города своих инструкторов, среди них — видных литературных деятелей, известных писателей и поэтов. И мы можем также направить вас в Калугу как литературного инструктора, а я вас снабжу всеми необходимыми документами, чтобы вы могли заниматься наукой.
И обратившись к своему секретарю Александру Николаевичу Флаксерману, сказал:
— Заготовьте, пожалуйста, необходимые письма от моего имени в Калужское губоно и в другие места. Подумайте с Александром Леонидовичем, куда еще надо написать, чтобы обеспечить условия для его научной работы в Калуге.
Мне оставалось только поблагодарить Анатолия Васильевича. На другой день с его письмом я пошел уже к заместителю заведующего Литотделом Валерию Яковлевичу Брюсову, моему знакомому по Московскому литературно–художественному кружку.
Тут придется сделать некоторое отступление в «прошлое», отойти ровно на пять лет назад. Осень 1915 года была для меня значительной не только потому, что я уже вынашивал неотступную идею об электричестве и кислороде, но и потому, что подружился со студентом юридического факультета Московского университета Георгием Ивановичем Зубовым и с кандидатом прав Алексеем Александровичем Дубенским, которые были увлечены сверхмодными формами поэзии, что, однако, не мешало им бывать и в более умеренных литературных кружках, куда они вовлекли и меня, зная мою слабость по этой части. В зимние семестры 1915―1916 годов я познакомился со многими писателями и поэтами. На первом месте среди них для меня в то время стояли Иван Алексеевич Бунин и Валерий Яковлевич Брюсов. Бунин был великим художником слова, Брюсов — виртуозом поэтической выдумки. Оба — ничем не походили друг на друга. И. А. Бунин был прост, добродушен и дружелюбен. В. Я. Брюсов — сложен, насторожен и осторожен. Оба охотно узнавали меня в студенческом сюртуке или в темном пиджаке, когда я встречался с ними в Московском литературно–художественном кружке, что на Большой Дмитровке /ныне Пушкинская улица/, или у общих знакомых. Я не рисковал задерживать их своими разговорами более того, чем это было положено правилами приличия. Поэтому я бывал немало удивлен, когда Иван Алексеевич, стихами которого я увлекался еще со времени прочтения книги «Листопад», удостаивал меня трех- или пятиминутного разговора. А однажды его брат, Юлий Алексеевич, и он пригласили меня на литературный вечер, и Иван Алексеевич любезно вручил мне визитную карточку, в которой значилось: «Иван Алексеевич Бунин. Почетный академик». Но посетить И. А. Бунина мне так и не удалось. То же я мог сказать и про Валерия Яковлевича Брюсова, который всегда угощал меня своими «домашними» папиросами, после того как я однажды похвалил аромат его табака.
