— Ошибаешься, кавалер! Мы с Жоржинькой, как управимся, сразу же и Харбин катнем!..
— Врешь!.. Зачем он в Тулу со своим самоваром поедет? Ха!.. Там такие девочки, — просто пальчики оближешь!..
Желтогорячая рассердилась.
— Жоржинька! — крикнула она адъютанту. — Скажи ты этому субчику — пускай не пристает!..
— Отстань, Лидия! — отмахнулся адъютант. — Чего ты кипишь?!
— Ты ему скажи, что мы с тобой в Харбин катим! Скажи ему!..
— Ну, — скривился адъютант. — Это еще бабушка надвое сказала — поедем ли!
— Это что значит? — вспыхнула Желтогорячая.
— А то значит, что о Харбине еще рано тебе толковать… Кто поедет, а кто и нет…
— Финтишь?! — подбоченилась Желтогорячая. — Ну, постой, я с тобой попозже, попозже поговорю!
— На постели?! — захохотал хорунжий.
Пили с подъемом, с треском. Кончился утомительный (да и опасный!) поход. Худшее осталось позади.
Пили за будущие победы, за свержение насильников, захватчиков власти, жидов. Пили за святую Русь, за порядок. Пили за женщин (настоящих, не за этих вот!). Пили шумно, весело, угарно.
Подпившая Королева Безле, переходя с колен на колени (тяжело ее, корову, держать, а мягкая!), смеялась и болтала.
— Донесли ноги в целости! Ха! Да только много чего–то по дорою растеряли!..
— Не болтай, Королева Безле!.. Не болтай, коо–ро–ва!..
— Куда у вас солдаты–то делись? Разбежались!?
— Не твоего ума дело! Заливай горлышко… На–ко ополосни!
— Нет, вы скажите, — пьяно упрямилась толстая, — почему вы войско–то свое растеряли?!.
— Уймите ее!.. Уймите эту корову!
А кто–то наглый, пьяно откровенный кричал ей.
— Да ты пойми, дура!.. Пойми — нам же лучше, что эта сволочь разбрелась!.. Куда она нам?!. К черту!.. К черту!.. Гуляй, душа!
В большой пятистенной избе, откуда выгнали хозяев, грохот дрожал в сизом дыме (накурили господа офицеры), вздрагивали огни свеч, колебались, замирали.
Королева Безле накричалась, нахохоталась и вдруг притихла. Ударило, видно, в голову вино. Забилась она в угол вялая, стала неинтересной мужчинам. Расплылась, осела. Потормошили, помяли, оставили.
И вот, врываясь в нестройный, бестолковый шум, заплескался вдруг, задрожал бабий плач. Острый, режущий — такой, каким в деревнях бабы, обездоленные несчастьем, душу свою успокаивают.
Оторопели на мгновение, стихли гулеваны. Чего это с Королевой Безле? О чем это она разливается? А она перегнулась, подперла голову разлохмаченную толстыми руками, раскачивается из стороны в сторону и плачет, причитает.
— Ой! бедненькие, голубчики!.. Ой, жалко мне, жалко вас!.. Косточки ваши по деревням, по лесам гниют! Ой, не дождались вы отдыха, не дожили… Сколько женских слез по вас прольется! сколько горя после вас осталось!.. А-а! А-а!..
