За проволокой стояли и ходили группами солдаты в изорванных шинелях — мрачные и худые.
Турецко–иностранный рацион был не густ: бобовая похлебка да кукурузный хлеб и темно–бурая гуща кофе в котлах, от которых пахло кислой верблюжьей шерстью.
У входа к проволочным заграждениям стояли часовые–гурки, жевали бетель и выплевывали густую слюну кровавого цвета.
Когда Таня предъявила ордер, звонком был вызван дежурный офицер — красивый турок с феской набекрень.
Он внимательно прочел бумагу и вежливо обратился к Тане на ломаном русском языке:
— Вы сестра милосердия?
Таня предусмотрительно накинула фартук и пелерину красного креста, уходя из особняка.
И, на утвердительный ответ Тани, офицер приказал пропустить ее в барак № 8.
В грязном бараке на длинных нарах нашла Таня своего несчастного жениха Васю Дроздова.
Бойкий молодец Дроздов с румянцем во всю щеку в недавнее время — теперь похудел и пожелтел до неузнаваемости.
Таня задержала готовые брызнуть слезы и обняла Дроздова.
— Васенька, дорогой… Привезла тебе ордер в лазарет.
Радостным огнем загорелись глаза на худом, изможденном лице Дроздова.
— Выручай, Танюшка… Заела меня лихорадка… — сипло пробормотал он, с трудом поднимаясь с нар.
Кругом лежали все такие же желтые, худые люди.
Это был малярийный барак.
— Сестрица… — заговорили кругом. — А нас когда? Подыхаем здесь…
Таня, скрепя сердце, ответила:
— Погодите, братцы… И до вас очередь дойдет…
И быстро собрала своего Васю, укладывая его сундучок.
В барак входили иностранные санитары. Была вызвана карета Красного Креста. Под руки вывели слабого Дроздова и уложили в карету.
Таня быстро уселась с ним вслед за санитаром. Другой санитар сел с шофером и карета покатила в лазарет, который был расположен близ города.
Санитар–англичанин отвернулся к окошку, а Таня близко наклонилась к Дроздову и шептала по–русски:
— Выздоравливай скорее, Вася. И бежим. Сил моих больше нет… На всю эту погань смотреть. Убежим не пустые — многое я разглядела да разузнала из их гадостей здешних… Бумажки повезем любопытные с собой…
Дроздов жадно слушал эти речи и глаза его загорались прежним блеском коновода и первого озорника в роте Васьки Дроздова.
— Танюшка… Осторожнее… Не услышали бы…
Таня уверенно возразила:
— Ничего не понимает он…
Действительно, санитар–иностранец сидел с каменным лицом и продолжал смотреть в окно, совершенно не замечая их.
Дроздов бросил искоса взгляд на санитара, убедился в том, что он ничего не понимает и лихорадочно продолжал:
