Лет через пять или через десять от Малайской слободы, может быть, останется одно название. Может быть, даже Вредедорп, где бьется сердце темнокожего населения города, станет лишь сказкой, рассказанной на ночь ребенку, который потом сможет вспомнить только разрозненные клочки ее. Да, может быть, через пять лет так и будет.
Они шли мимо домов, мимо работающих мужчин и женщин и играющих детей. Их разделяло молчание. Молчание наступало и раньше, но то было молчание друзей. Сейчас они молчали как чужие. Кзума чувствовал, что обидел ее, и не знал, как исправить дело. От этого было больно.
— Гляди! — вскричала Мейзи.
Она подбежала к нему, взяла под руку, указала. На том берегу реки голый по пояс мальчик гнал стадо коров. Кзума рассмеялся.
— Тебе бы в деревне жить.
— А тебе здесь разве не нравится?
— Очень даже нравится, — ответил он, и в голосе его звучал смех.
Она подняла голову и увидела, что смех не только в его голосе, но и в глазах. И ее глаза засмеялись в ответ.
Время близилось к полуночи. Последнее такси было переполнено. Мейзи пришлось сесть на колено Кзумы. На заднем сиденье такси их оказалось восемь человек — не пошевелиться.
День прошел так быстро — они и не заметили, и опоздали на последний автобус. Друзья у Мейзи оказались отличные. Смеха в них было не меньше, чем в самой Мейзи, и Кзума быстро почувствовал, будто знаком с ними всю жизнь.
Приняли они его как постоянного друга Мейзи, и она все поглядывала на него и ждала, что он станет отрицать, но он не сказал ни слова. Его угостили пивом — не таким, какое варят в городе, а местным, своего изготовления. И все много говорили, и Мейзи все время была с ним рядом.
Все забылось — Элиза и Лия, Папаша и Опора, и рудник, и все, что связывало с городом. И Мейзи, казалось, вовсе не была связана с городом. И было много смеха, свободного, счастливого, как в прежнее время в деревне.
О деревне говорили много, потому что друг Мейзи-ной приятельницы сам пришел из тех мест и очень их любил. Он поговаривал о том, чтобы вернуться туда, когда будут деньги, и купить участок земли. Но его женщина в эти минуты смотрела на него, как мать смотрит на ребенка, играющего водой.
А Кзума, согретый их радушием, разнежась от пива, чувствуя под ладонью плечо Мейзи, заговорил о своем доме, своих родных. О том, как красиво утро в вельде, когда встает солнце, и поют птицы, и мычат коровы — просятся на пастбище, и о том, как добра была его мать и как силен был отец, когда сам он и его братья были маленькими, и как охотились на зайцев, и обо всем, чем он занимался в детстве.
