— Доктор, доктор! — всполошенно ворвалась в комнату черная женщина. Лицо у нее было расстроенное.
— Что случилось, Эмили?
— Тот пациент, которого вы перевязали, удрал, доктор.
— Вот оно что…
Кзума посмотрел на доктора. Какое горькое, убитое у пего лицо — и Кзуме вспомнились лица горняков, грузивших вагонетки мелким сырым песком, который все не убывал. Но лицо доктора тут же посуровело, стало спокойным и непроницаемым.
Он встал и вышел в кабинет. Остальные потянулись за ним. Одеяло валялось на полу. В открытое окно задувал резкий ветер. Беглец скрылся. Цветная женщина взяла доктора за руку. Эмили затворила окно.
— Вы свободны, Кзума, — резко, не поднимая глаз, сказал доктор.
Кзума обиделся. Он-то, спрашивается, в чем виноват? Он согласился остаться по просьбе доктора, а потому что тот, другой, удрал, доктор вымещает свое недовольство на нем. Кзума возмутился, но обида была даже сильнее возмущения.
Кзума круто повернулся и двинулся к двери. Докторша кинулась за ним, протянула ему руку, улыбнулась.
— Большое вам спасибо, — сказала она.
Кзума пожал протянутую руку. Какая она нежная, крохотная — совсем как у той белой женщины!
Глава седьмая
Хотя час был поздний, Кзуме не хотелось идти домой. Что там делать? Торчать в нетопленой комнате. Лежать в холодной постели. А что толку? Заснуть он все равно не заснет, а валяться в холодной постели без сна не очень-то приятно. Он поднял глаза — небо казалось далеким-далеким, звезд почти не видно. Вот мигнула одна и тут же погасла.
Он завернул за угол и ему вдруг по-новому открылась Малайская слобода. Открылась совершенно по-иному.
Малайская слобода. Ряды за рядами улиц, пересекающих ряды за рядами улиц. Почти всегда узких. Почти всегда разных. Почти всегда темных. Ряды за рядами домишек. И конца-краю им нет. Ряды за рядами улиц, ряды за рядами домишек.
Шатких мрачных домишек, таящих за своими стенами жизнь и смерть, любовь и ненависть, недоступные взглядам прохожих. Мутные грязные лужи на песчаных мостовых. Малышня, плещущаяся в лужах. Кучки игроков на углах. Стайки ребятишек, рыщущих по канавам, наперебой отталкивая друг друга, кидающихся на отбросы. Проститутки на углах, сводники, ведущие с ними переговоры.
Доносящееся невесть откуда приглушенное унылое бренчание расстроенного фортепиано, на котором наигрывают одну и ту же мелодию, топот отплясывающих под нее ног. Крик, — визг, брань. Драки, воровство, ложь.
Но прежде всего ему открылась самая суть Малайской слободы. Жар, разлитый в воздухе, даже в самую студеную ночь.
