– Но я умираю с голоду!
Графиня сделала знак кормилице у огня.
– Принеси мне деньги, расплату для нашей маленькой воровки.
Вида обернулась к Илоне Йо и увидела, как та взяла щипцы, вытащила из углей талеры и положила на металлический поднос. Физко поднял девушку на ноги.
– Дай мне свою руку, воровка, – велела графиня.
Вида в ужасе широко раскрыла глаза.
– Нет, графиня! Не надо!
Вперед вышла Дарвулия, чтобы разжать девушке руку, и позвала на помощь Физко. Подошла Илона Йо с подносом.
– Тебе еще повезло, что она жжет тебе руки, а не рот, – шепнула на ухо Виде Дарвулия. – Прими это наказание, а не то она придумает другое.
Одну за другой Илона Йо взяла щипцами монеты и прижала к правой ладони девушки.
Та взвыла и лишилась чувств от нестерпимой боли. Дымящиеся монеты со звоном упали на каменный пол, и Илона Йо подобрала их.
Запахло горелым мясом.
Идиот-карлик облизнулся, думая, что это источает аромат оленина на вертеле у Броны…
Чахтицкий замок
18 декабря 1610 года
Когда жеребцу затянули подпругу, он встал на дыбы. Мальчик-конюх отскочил в сторону и упал навзничь на солому. Конь тянул веревку, колотя копытами.
Мальчик на четвереньках отполз по разбросанной соломе от смертоносных передних ног.
– Я сам с ним управлюсь, – сказал Янош.
Белый жеребец фыркнул, его розовые ноздри раздулись и покраснели. Он захрапел и оскорбленно заржал на убийственной высокой ноте, ввергнув в трепет юных конюхов.
– Спокойнее, парень, спокойнее, – начал свое дело Янош.
И снова раздалось визгливое ржанье. Другие лошади отскочили назад, натянув протянутую вдоль всей конюшни общую веревку, к которой были привязаны.
Алойз принес кожаную уздечку, с двух кожаных щечных ремней которой свисал тяжелый железный мундштук.
Потрогав холодную изогнутую форму, Янош сказал:
– Нет, подай-ка мне лучше безжелезное оголовье. Надо чтобы он чувствовал мои руки, а не вкус металла.
Кивнув, Алойз бросился к окованному сундуку, чтобы отыскать хакамору[45].
Когда он вернулся, Яношу уже удалось утихомирить коня до той степени, что тот позволял гладить свои мощные грудные мышцы.
Потребовалось еще два часа терпеливых уговоров, прежде чем конюший смог надеть на уши и нос коня хакамору.
* * *
Пошатываясь, Вида вышла от графини. Перед глазами все плыло от боли. Подруги-служанки не смели ей помочь, хотя сплели пальцы в молитве так крепко, что в сумраке коридоров светились их белые костяшки.
– Благослови тебя Бог, Вида, – прошептала одна из них, когда девушка прошла мимо, как слепая, протянув вперед обугленные ладони, подставляя их холодному воздуху.
