. Салфетки у них с логотипами, персонал услужливо-веселый, стулья с удобными высокими спинками. Выпивку они на первое место не выпячивают, а заботятся о том, чтобы человек мог прийти и скоротать вечерок как вменяемый среди вменяемых, а не выползти оттуда на четырех костях, да еще в обнимку с кем-нибудь, кто потом в силу твоего временного помешательства будет шантажировать тебя дамокловым мечом женитьбы.
А вот на периферии бары другие. Многие из них – вполне приличные заведения, расположившиеся с учетом удобной близости от жилья, транспортной развязки, да и мало ли еще каких резонных соображений. Например, таких, что бар-де стоял здесь спокон веку, а раз стоял, значит, тому была веская причина, и вообще хорош греть, приятель, пора бы выпить – тебе пивка наливать или нет? Клиентура здесь между тем более разношерстная, и мало кто из этих людей (и самих баров) скрывает истинную подоплеку: они здесь, потому что зачем им куда-то еще? Оно и здесь неплохо. А что: выпивка подается исправно, и не мешало бы сейчас пропустить добрую стаканяку пенного – да-да, вот так, наливай по бровку! – да еще и догнаться «прицепом», чтобы накрыло действительно по полной.
Расположенный у Семьдесят четвертого шоссе, как раз возле въезда-выезда в Рокбридж, «Кендрикс» однозначно принадлежал к категории последних. Как заведение он существовал уже сорок лет. Среди здоровенных металлических букв его названия перед литерой «S» когда-то наличествовал апостроф, но его давно сдуло бог весть какими ветрами, на что всем, собственно, было глубоко наплевать, включая самого Райана Кендрика. По общему поверью, ржавый знак пунктуации все еще валялся где-то поблизости – может статься, в топком илистом ручье, что опоясывал сзади автостоянку. Временами кто-нибудь из перебравших гостей в наплыве лихого куража пытался отыскать ту загогулину, но в силу своего состояния быстро терял энтузиазм и убредал восвояси. Кендрик умер в две тысячи восьмом, после короткой борьбы не на жизнь, а, как оказалось, на смерть с раком легких, и после пары лет, на протяжении которых бар переходил из рук в руки чуть ли не ежевечерне, заведение определилось со своим обличьем и стало тем, чем, собственно, было всегда, – затрапезной пивнухой: пошарпанная меблировка, пара пошарпанных бильярдных столов, пошарпанная деревянная стойка, а также горстка весьма пошарпанных завсегдатаев (последние небольшим числом сидели по углам, спиной к двери). Общим фоном играла негромкая музыка. С экрана телевизора над стойкой что-то с жаром, но впустую – звук был отключен – вещал какой-то фанфарон.
