Шум и говор повсюду — в небе, на улицах, на крышах с площадками. И среди хаоса электричества и гула человеческих жизней — сверху и снизу неотвязная музыка, скачущий мотив модного танца «Dog-Love».
— Ну, иди ко мне… — произнес сзади Ариадны обиженный голос баронессы Остерроде. — Я прощаю…
— Сознаешь, что глупо? — рассмеялся Штейн. — Ну, то-то же!..
Ариадна обернулась. Со страхом оглядывала пустую комнату.
— Если ты будешь так со мной разговаривать, я опять замолчу! — снова послышалось громко рядом. — Сядь сюда… Поцелуй руку!
— Только руку?
— Пока. Значит, домой не заезжал?
— Нет.
— А к Frau Гомперц?
— Тоже.
— Клянешься?
— Какая смешная! Конечно, клянусь.
— В таком случае, можешь сюда… И сюда. Погоди, какой нетерп…
Слова оборвались. В гостиной, разрезанной на яркие части ближайшим солнцем, трепещут в прорывах огни фейерверка. Тень какого-то аппарата прочертила на полу черный угол, исчезла. Наверху звуки «Dog-Love» сменились веселым маршем.
— Мама!
Ариадна выбежала, столкнулась в передней с Софьей Ивановной. Вслед за матерью она подошла к двери гостиной, остановилась, смотрела внутрь осветившейся комнаты, следила за тем, как Софья Ивановна внимательно осматривала стены.
— Оставь, Отто… Довольно!..
— Еще… Любимая… Родная…
— Ты с ума сошел!.. Мы сейчас будем ужинать…
— Не хочу… Не хочу… Не хочу…
Софья Ивановна быстро повернулась к столу. Приложила ухо. Подняла круглую зеленую пластинку с неглубоким выпуклым дном.
— Нашла!
Она с суровым лицом подошла к дочери, вырвала пальцами тонкую мембрану, смяла в комок, брезгливо бросила на пол.
— Проклятые изобретения!..
А Ариадна стояла в дверях — застывшая.
— Это он! — не отрывала она взгляда от страшного комочка на полу. — Это он… Ужас… Ужас…
— Кто он? Скажи?..
— Штральгаузен!
Ариадна опустила голову на плечо матери. Долго вздрагивала. С тех пор, как уехал Владимир, она плакала в первый раз.
На следующий день Ариадна с матерью переехала на Engelsstrasse в огромный новый городской дом, где сдавались по дешевой цене отдельные меблированные комнаты.
После смерти мужа Софья Ивановна получала ежемесячную пенсию, на которую, хотя и скромно, но можно было жить вдвоем. Кроме того, покойный Ганс Мюллер завещал жене свой небольшой пятиэтажный железобетонный дом с садом на одной из окраинных улиц Дрездена…
Они обе твердо решили переехать после ликвидации имущества в Петербург. Уже ни что больше не связывало с жизнью в Берлине. И Корельскому, принявшему в судьбе Софьи Ивановны и Ариадны искреннее теплое участие, не пришлось долго их уговаривать.
