— …пра-пра-пра…
Поймала Алена на лету:
— Не имеешь… права!..
И вцепилась глазами в урядника… Разваренные щеки, рыжая клочковатая бровь, нос в рябинах — ни дать ни взять кедровая шишка.
Выбралась из толпы Акимовна, растолкала людей, пнула прочь сотского Чагодаша, ухватила Сергея, постояльца своего, под мышки.
— Ну-ко, робята, пособляй!..
Торкнулся к ней урядник:
— Не сметь…
— А увечить человека сметь?! — завопила не своим голосом Акимовна и — ко всем: — Православные! Может он с человеком так?!
Кинулась к ней Алена. Стоном, навзрыд:
— Мамонька, родная!..
Не одну неделю пролежал Сергей в горенке своей. Долго никого не узнавал, пылал огнем, бредил. По очереди дежурили у его койки товарищи. Не отходила от его изголовья Алена.
Струсил урядник, махнул рукой, заявил Румянцеву:
— О побеге смолчу, и вы того… помолчите!..
А вскоре поехал Филин за село разгуляться и не возвратился. Прибежала из тайги лошадь с пустой повозкой ко двору лавочника, поднял лавочник людей на ноги. Долго искали урядника, — злая крутила метель, — пропал урядник вовсе. И решили:
— Не иначе медведь задрал…
Налетел становой. Сход за сходом, допрос за допросом. О Сергее никто ни гугу: лежит парень без того при смерти. Так ни с чем и уехал пристав.
Прозвенели последние морозные дни февраля, а там и пурга предвешняя ударила. Загудела тайга безгранная. Скакали по ней медведицами метельные тучи, рвали кедрач, валили молодняк еловый из-под корня, стоном стонали, ухали. За околицей до самого света выли волки, лаяли, надрываясь, псы по дворам.
Однажды в глухую полночь метнулась на улице тревога. Кто-то диким голосом вопил за стеною:
— Гор… гор… гор..
«Горим», — стукнуло в мозгу Сергея, и пришел он в себя. Вокруг — никого… Бросился, как был, в белье наружу, втолкнулся в темную гомонящую толпу. Чадя и дымясь, вспыхивая под ветром хвостатым пламенем, догорал плетеный шалаш. Хлопьями летели искры, впивались в спины, бороды, полы овчинных тулупов.
Кто-то черный, кряжистый, держал в лапах извивающегося человека.
— Бе-е-ей его!..
Ветер рвал голоса, в мглистой пасти ночи ревела тайга. Сергей вскрикнул: из-под черной лапы мужика тянулась жилистая шея, сверкали безумно вытаращенные глаза.
— Диомид!
Воплем вырвалось у Сергея:
— Не тронь!..
И все забилось, загудело вокруг. Ночь, и люди, и вой ветра, и отдаленный гул тайги — все смешалось, как в кошмаре.
Сергей потерял сознание. Утром Акимовна, сидя в ногах у него, говорила:
— Отвели его, несчастного, в кутузку… Глаза у его пупом и… жует, жует… Однако весь рукав отжевал…
