Вспомнил: до света молодая чета Аввакумовых выехала в Бухтарму.
— Неисходно ливень на перевале прихватит… Задаст Наталье с Яковом!..
И улыбнулся в бороду.
— Кажет молодухе господь плодородье…
Повернул ко двору, да заметил вдали человека, приложил руку к глазам:
— Не здешний человек.
У заплота, заросшего сурепицей, шел спрохвала старичок. Был он в лапотках, в холщовой, по колена, рубахе, с котомкой за плечами.
Яро кинулась на странника Зимуха. Павел рукой не пошевелил. Сразу, с первого огляда, не по душе показался ему чужак этот.
— Здорово живешь, мил человек, не знаю, как тебя по имени-отцу величать… — запел гость, снимая шапчонку; жемчугом блестели на лысине капельки пота. — Измаялся я, хозяюшко, затрудился… Разреши ты мне после пути долгова вздохнуть малость…
Теплилось древнее испитое лицо улыбкой. По-особому, по-стариковски, путался в оттопыренных усах печеричный нос.
— Проходи! — сказал угрюмо хозяин.
— А и спасибо ж тебе, золотая душа! — ожил старик. — Сам Христос повелел странного принять…
Холстина, темная от горючего пота, прихлестнулась к острым лопаткам странника. Шел он, рассыпая легкие слова, и все поддергивал на ходу набивчатые штаны.
— Прийми, что ли!.. — кинул Павел жене, пропуская гостя в избу.
Усадили бабы странника у краешка стола. Пошушукались, достали запасную миску, принялись угощать.
— Скусное печенье-варенье ваше, — хвалил захожий человек. — Не ел бы, да съешь!..
Кончив с пятой шаньгой, вытер пальцы о седые сосульки на затылке, отрыгнул в сторонку и повеселевшим голосом молвил:
— Эхма! Теперича чайку бы…
Улыбнулась Викторовна, жена Павла, переглянулась с младшей снохой.
— Ох, божий человек, не потребляем мы этого зелья…
— За грех считаем, — вставил Павел. — И тебе не усоветуем, как звать-величать, не знаю…
— Так, так… — протянул гость. — Епифаном зовусь!..
Он полез было рукой за пазуху, да заколебался:
— Может статься, и табачок у вас в отлучении…
— Кто табак курит, тот духа святого от себя турит, — уже сурово сказал Павел.
— Так, так… Ну, спаси вас богородица! Накормили, насытили…
3
В полдень и впрямь понадвинулась с запада туча. Грозовая. Сила в ней огненными стрелами так и хлестала. Принахмурились ближние сопки. Седой лудою поблескивала в просветах лиственниц Катунь. Потемнела сплошь заволокская долина, насупилась. Только на задворках, как всегда, мирно и уютливо булькал Уй-су.
И вот будто весь мир со страха онемел: полоснуло по туче, грохнуло и покатилось за горные хребты тугим гулом.
