Вообще-то, видеть, как принцесса бежит, было презабавно, если только это можно было назвать «бежит». Сначала, она должна была найти опору; оттолкнувшись от неё, она пробегала несколько шажков и хваталась за другую опору. Иногда ей казалось, что она уже коснулась земли, а до земли-то еще было порядочно. И тут она начинала бить в воздухе ногами, а сама ни с места, как цыпленок кверху лапками. И смеялась она, как сам дух веселья, только в ее смехе чего-то недоставало — затрудняюсь сказать, чего именно. Какого-то тона, не печали, а ее возможности, morbidezza, живости, что ли. И смеяться-то она смеялась, а вот улыбаться не умела.
Король и королева долго избегали этой болезненной темы, но наконец решили обсудить ее втроем. Они послали за принцессой. Явилась она, скользя, кувыркаясь и перепархивая от шкафчиков к столикам, от столиков к канделябрам, и наконец умостилась на кресле в странном положении. Не решаюсь сказать: «села в кресло», ведь кресло не оказывало ей ровно никакой поддержки.
— Дитя мое, — сказал король, — тебе настало время понять, что ты немного не такая, как все прочие люди.
— Папочка, ну какой ты смешной! Вот у меня нос, вот глаза, вот все остальное. Все, как у тебя и у мамы.
— Доченька, для начала будь серьезной, — сказала королева.
— Мамочка, спасибо, нет. Мне не очень хочется.
— А тебе не хочется ходить так, как ходят все прочие люди? — спросил король.
— Вот уж нет! И в мыслях не было. Вы же ползаете. Вы же тащитесь, как возы.
— Детка, а как ты себя чувствуешь? — переменил разговор король, подумав и поняв, что с этого боку толку не добиться.
— Спасибо, прекрасно.
— Я имею в виду, как кто?
— Как никто в мире.
— Ну а все-таки? Кем ты себе кажешься?
— Я кажусь себе принцессой, дочкой очень смешного папочки и любимицей королевы-мамочки.
— Но… — начала было королева, но принцесса перебила ее.
— Ах да! Я вспомнила! — сказала она. — Временами у меня такое любопытное чувство, что я единственный на свете мало-мальски разумный человек.
Она старалась держаться с достоинством при этих словах. Но неудержимый приступ смеха овладел ею, выбросил из кресла и кувырком покатил по полу, изнемогающую от веселья. Король подхватил ее одним пальцем, словно упавший шарфик, и вернул в прежнее положение на кресле. Точного названия этому положению мне придумать так и не довелось.
— И тебе ничего не хочется? — опять переменил тему король, за эти годы уже свыкшийся с тем, что сердиться на дочь бесполезно.
