– Да.
Они оба замолчали, и тишину нарушало лишь мерное дыхание. Наконец Антониос произнес:
– Мне очень жаль, что я не знал всего этого раньше и что ты не могла мне все рассказать.
– Я не знала, что это может что-то изменить.
Он повернул ее к себе лицом и посмотрел в глаза.
– Как ты можешь так говорить? Ты страдала…
– Мне не следовало выходить за тебя замуж, – сказала Линдсей, и слова отозвались жгучей болью. – Не следовало приезжать в Грецию – я должна была понять, что все это лишь прекрасный сон, что брак не продлится долго.
Антониос не ответил – означало ли это, что он согласен с ней?
– Уже поздно, – наконец произнес Антониос. – Тебе нужно поспать.
Приподняв ее лицо, он поцеловал ее в лоб, и Линдсей закрыла глаза, чтобы спрятать слезы: как легко было убедить себя, что она не любит мужа, когда тот был высокомерным и обращался с ней презрительно, и как тяжело сейчас, когда он так нежен с нею.
– Спасибо, Линдсей, что все мне рассказала, – произнес мужчина.
Он смогла лишь кивнуть в ответ, боясь, что разрыдается, если заговорит.
Антониос долго смотрел на нее, а потом бережно заправил прядь волос за ухо, печально улыбаясь ей. Линдсей попыталась улыбнуться в ответ, но губы ее задрожали, и, понимая, что вот-вот сломается, она соскочила с его колен и поспешила вон из комнаты.
Антониос остался сидеть в гостиной, попивая виски и прислушиваясь к звукам, доносящимся из спальни, пока Линдсей готовилась ко сну. Слышно было, как открывались и закрывались ящики, шуршала ткань снимаемого платья… Он представил Линдсей без одежды – ее алебастровую кожу, гладкую и шелковистую, тяжелую, высокую грудь – когда-то он держал ее в руках и даже целовал, – тонкую талию и стройные бедра, длинные ноги, которые она когда-то закидывала на его пояс. Мягкие светлые волосы, покрывалом лежащие на его груди.
Они были счастливы вместе, черт возьми, пусть это и не продлилось долго.
Налив очередной стакан, Антониос залпом выпил его, с благодарностью ощущая, как алкоголь обжигает горло и теплом прокатывается в желудок.
Он был просто слеп раньше – сначала с отцом, отказываясь признавать, что дело Маракайос висит на волоске, затем с Линдсей. Что с ним не так? Почему он не замечает очевидных вещей?
Голосок в глубине сознания прошептал: «Потому что ты не хотел этого видеть, ты боялся».
Антониос начал припоминать моменты, которые могли бы стать сигналами для него – если бы он не игнорировал их, потому что так было легче: вот Линдсей говорит, что у нее болит голова, ее глаза припухшие и красные; вот она стремительно уходит с вечеринки… да, теперь он понимал, что жена страдала.
