Лето здесь заглядывало прямо в глаза, а облака, не боясь гари, опускались над землей совсем низко… Над полурасплавленным от жары асфальтом слоился, колеблясь, горячий воздух, который казался жидким. Машина летела стрелой. Все сидели притихшие, глядя, как мелькают за стеклом деревья, дома, куры и лохматые, сумрачные козы, пасущиеся на обочине.
Елена Петровна уверенно вела машину, изредка поправляя гребнем волосы, которые то и дело выбивались из ее высокой прически от ветра, рвущегося в приоткрытое окно. Что ожидало наших героев впереди — никто не знал… Миновали «Анискино». Вправо от основной трассы сворачивало узенькое шоссе.
— Мы едем в Вещий Лес? — поинтересовалась Ксюн.
— Ты что, дорогу не узнаешь? Мы же сто раз ездили по ней на дачу!
— Мы едем на дачу? А Вещий Лес? Как же так, баба Лена?
— Да, позвольте, позвольте… — забеспокоился Старый Урч. — Дача — это конечно, замечательно, тем более, что я вообще не знаю, что это такое… Но нам все-таки надо в Лес!
— Погодите! — успокоила всех Елена Петровна. — Вы же доверились мне. Вот и не опережайте события! Приедем, и там я вам все объясню… — Она твердо сжала губы и резко повернула руль вправо, на едва заметную среди деревьев дорогу вдоль берега живописного пруда.
Дорога пробиралась сквозь строй высоких елей, почти смыкавшихся над ней. Густой хвойный запах, мох и сырость кругом словно предупреждали: здесь совсем другой мир — мир леса, таинственный и незнакомый! Деревья-стражи будто негласно остерегали: «Входите, но будьте настороже и берегитесь нарушить наши лесные законы…» И путешественники боязливо поглядывали в чащу, мелькавшую за стеклом.
Миновали ельник. У башни высоковольтных передач «жигуленок» свернул налево, нырнул в ворота садовых участков с надписью «Дружба» и, проехав немного вперед, остановился у калитки с табличкой «№ 20».
Приехали!
Вернемся, однако, к тем событиям, которые произошли за три дня до того, как наши герои оказались на даче.
В уже знакомой нам арбатской квартире Марины раздался резкий звонок, да не один, за ним еще и еще: звонили самоуверенно и настойчиво.
Но на сей раз по коридору не рваные тапки прошлепали — прогарцевали лакированные туфельки на каблуках! И вся Марина переменилась: на ней было облегающее черное платье с открытым вырезом, на шее жемчуга — те самые, что на портрете, а в волосах — летящие черные перья, заколотые драгоценной эгреткой[9]. И вся она, очень похорошевшая, словно бы помолодела лет на двадцать; проходя мимо высокого резного зеркала в прихожей, улыбнулась своему отражению, довольная собой, вздохнула и принялась отпирать засовы.
