Я грохнула ладонями по столу и встала.
— Чего вы от меня хотите? Чего еще я не отдала вам и Сабе из того, что у меня было? В чем и когда я подвела вас, чем заслужила подобные порицания? Мой долг! Моя поддержка! Мириады жизней! Чего еще вы хотите?
— Царица, — сказал Вахабил, — возможно, замужество сможет слегка облегчить ваше бремя. А безопасность, которую даст наследник…
— Я не буду говорить о замужестве! — отрезала я, сметая на пол стопку пергаментов вместе с моим золотым кубком.
Я дрожала от ярости, которой не понимала, а ярость питалась из источника, который я считала давно уже пересохшим.
— Вы призвали меня, потому что не желали видеть на троне пешку Нашшана. — Я поочередно смотрела в глаза всем присутствующим. — Не смейте думать, что сделаете кого-то из своих ставленников царем, используя меня. Я царица, и, клянусь Алмакахом, я буду править!
В последний раз оглядев присутствующих, я оттолкнула свое кресло назад.
— Наша встреча закончена.
В ту ночь Азм явился проведать меня в моих личных покоях — тех самых, что когда-то принадлежали моему царственному отцу.
— Тебя прислал Вахабил, — устало сказала я.
Мелкий дождь за стенами дворца превращался в постоянное гудение. По одному только глухому реву львов-водостоков, стихшему до урчания, я понимала, что сезон дождей близится к своему завершению.
— Никто из смертных не может никуда прислать верховного жреца Алмакаха, — ответил он. — Он попросил меня прийти.
Я отвернулась.
— Ты тоже собрался меня отчитывать?
В Пунте у меня вошло в привычку посещать и наблюдать еженощные жертвоприношения с молитвой о том, чтобы Ал- маках вернулся на небо. Но в местный храм за узкой дамбой я не входила с момента того самого ритуального празднества, состоявшегося несколько месяцев назад.
— За что же мне тебя отчитывать? Дочь. Алмакаха вольна поступать, как считает нужным.
Я тихонько рассмеялась.
— Ты в это не веришь?
Я не знала, как сказать ему, что жизнь царицы была смертным приговором одиночества. Что каждый миг я ощущаю, как ширится пропасть между самыми близкими мне людьми и закрытостью моего совета, как остаются со мной лишь мысли, которыми я не могу, не смею делиться.
И не хотела говорить, что никогда в жизни я не чувствовала себя настолько рабыней, настолько покинутой всеми богами.
Поэтому я ничего не сказала.
— Возможно, ей стоит помнить, кто она такая.
Я размышляла об Азме, пока тот устраивался на низком диване напротив меня. Он так и не надел серебряного клобука и дорогой мантии, как все остальные жрецы, и простая роба придавала его позиции весомость, недоступную никакой другой роскоши. Он и прежде казался мне лишенным возраста, почти бессмертным, за исключением ранения в ногу, полученного на поле боя в тот день, и хромоты, которая осталась с тех пор навсегда. В слабом свете лампы, стоявшей на золотом столике между нами — столике моей матери, который я забрала из покоев Хагарлат, — я ясно видела глубокий восточный оттенок его кожи. То был цвет кожи Пунта и моих родственников оттуда, лишь на малую тень темнее моей собственной.
