И снова затрещал мешок под лезвием ножа.
– На, смотри, коль не веришь, – сердито сказал Панок. – Пусто! Только зазря мучицу рассыпаем. Её сейчас продать – дороже клада…
– Не скули. А где же он спрятал, гад?
– А ты спроси. Гляди, он ещё дышит.
– Ладно, пошути мне! Связался я с тобою, с дураком! – басовито выругался старший. – Говорил же: не надо под сердце лупить. Был бы живой сейчас, так мы бы выпытали бы, где он затырил…
– Что теперь толковать? Пулю назад не воротишь.
– То-то и оно, Панок. Ты бы раньше об этом подумал. – Старший вздохнул и сплюнул. – А ловко ты его подсёк. Ты начал, ты и доводи работу до конца. Волоки его к обрыву – сбрасывай.
– А лошадь с санями куда?
– Под мунда… – Старший матюкнулся. – Лошадь в vxo стреляй. Тоже свалим в обрыв. До весны никто тут не появится, а потом половодье следы подотрет. Шито-крыто всё будет, братан, не боись.
– А сани?.. Тоже в ухо стрелять?
– Ты не скалься! – гневно прикрикнул старший. – А то как врежу по зубам! Ты не его убил, дурак! Ты клад убил! Кто нам расскажет, где он закопал?
Разбойники немного помолчали. Подумали.
– Петюня Чистоплюйцев! Вот кто нам скажет! А? – неожиданно воскликнул младший. – Тот проныра знает всё на свете. Скажем, это… закопали, а где – забыли. Помоги, мол…
– Держи карман шире. Так он тебе и поверил. Он только прикидывается тупым, а на самом деле – умнее многих.
И опять помолчали.
– Афонька, – тихо сказал младший, – а ты видел у Петюни фамильный самородок? Вот такое золотьё! Больше мово кулака! За пазухой таскает. Не вру, ей-богу!
– Будет он тебе за пазухой таскать эдакое богатство… Ладно, хватит языком молотить. Иди, стреляй кобылу!
– Не ори. Её сначала надо к обрыву подвести, а уж потом… А дохлую тащить – пупок развяжется.
– Соображаешь, когда захочешь, – похвалил Афонька. – Что? Не идёт, паскуда? Чует смертушку. Погоди, я сейчас подмогу.
Захрустела кедровая ветка, сломалась. Послышались хлопки по лошажьим ляжкам, по крупу.
– Пошла, пошла, скотина! Я из тебя повыколочу пыль!
7
Красноватый морок дрожал перед глазами, когда Емельян Прокопович с трудом поднял ресницы. Потом глаза окрепли, но ненадолго. Синий кусок небосвода, сосняки над обрывом, снега – всё расплывалось перед мутным слабеющим взором.
Проморгавшись, он увидел зелёную былинку и луговой засохший бледно-розовый цветок над головой. Сено в розвальнях запахло вдруг необычайно крепко, по-летнему. Закружилась голова и из последних сил заволновалось сердце. И всколыхнулись в глубине души воспоминания. Летние угарные покосы; молодые, немятые, сине-зеленые в вечерних сумерках стога. Свечевые белоствольные березы на краю поляны, прячущей малиновый закат. Тихая пустынная дорога. И среди покосов по дороге женщина идёт – вся в белом! – с железною сверкающей косою на плече. А навстречу ей, как будто к матери, из лугов торопится мальчишка, лицом очень похожий на Чистякова Емельку…
