– Про Фёдора Тирона я маленько слышал, – сказал парень. – Даже икону с Фёдором Тироном видел в Новгороде. А кто такой Любим?
– Здраствуйте! Я разве не сказал? Это последний парень был у них в семье – Любим. Имя редкое, но меткое: каждому на нашей беловодской стороне был тот парень любим. И девки на нём висли, как яблоки на ветке, и среди парней и мужиков у него был почет, уважение. Лицом пригож: доверчивые ласковые глаза, сердечком сжатые полные губы. Наивный был, стеснительный. И при всём при этом – храбрец – охотник, имевший на своем счету не одного медведя, взятого, так сказать, врукопашную. Я тебе уже сказал про водяную подземную жилу. А, кроме того, мог Любим учуять в глубине и железную, и золотую залежь. Смеялся над собою, говорил, бывало: «По золоту хожу, да лень лопату взять!» Никто всерьёз, конечно, слова эти тогда не принимал: Любим шутник был. А теперь я слышал от людей: там, где он когда-то пальцем показывал – искатели в распадках участки застолбили и орудуют, аж пыль до облаков!.. Ну, ладно, бог с ним, с золотом. Человек дороже. С Любимом с тем такая вот историю была. Он с войны домой не возвернулся. Нет, жив остался, только поседел после контузии. Бродяжить пошёл по белому свету. Поначалу копал колодцы, а потом проснулся в нём отцовский дар: храмы деревянные чинил на Русском Севере, карбасы поморам строил, корабли. Для съемок старины в кино парусники всякие рубил, избушки на курьих ножках, графские замки. Что-то с ним серьёзное случилось на войне после контузии. Заговариваться начал. Про серебряный топорик что-то говорил. Будто бы фашисты, гроботёсы, топорик тот отняли у него. Стал питаться плохо – денежки подкапливал на покупку необыкновенного какого-то дорогого инструмента. И подкопил, говорят. Хорошо подкопил. Поехал в город и пришёл туда, где когда-то проходили беловодские наши знаменитые ярмарки, на которых можно было купить всё, что хочешь. Да только теперь там – голимый пустырь. Чертополох, крапива. Какие-то гнилые хибарки да бараки, в которые ошиваются бездомные бродяги. Вот они и встретили его. Ограбили. Он хотел серебряный какой-то, сказочный купить топорик, а заместо этого угостили его самым простым топором. Потом с обрыва скинули. Его нашли не скоро, по весне, когда река прошла и посветлела.
4
Печальный этот монолог – теперь уже не белыми, а «чёрными стихами» продолжался до рассвета.
Солнце, светившее под землёй, стало понемногу выгребаться наружу. Заалели щёки дальних беловодских гор. Из полумрака на свет – стройными рядами и колоннами – стали выходить кресты, кресты. Тут были и простые, деревянные. И железные, грубо сваренные из труб, из металлических полосок, напоминающих рессоры автомобиля. За кустами сирени, высохшей от тоски – так хотелось думать – обращали на себя внимание старые гранитные кресты, изготовленные руками талантливых каменотёсов; это были какие-то фамильные, могучие кресты, призванные стоять не только что годами – веками. А в стороне – за дряхлой, заброшенной могилой, уже наполовину провалившейся – проступили проржавленные пирамидки с красными звёздами, образующими горькое созвездий героев Гражданской войны и Великой Отечественной. И тут же – по соседству с этими рукотворными звёздами – на кладбищенском небе сверкал железный мусульманский полумесяц, отсыревший от росы.
