Из толпы вышел статный молодой мужчина в синем шелковом халате. В правой руке он держал длинный, около алдана, лук из оленьего рога; из колчана торчала единственная стрела с синим оперением из правого крыла селезня. Мужчина прошел вдоль строя подростков и встал рядом с Тэмуджином. Толпа снова притихла. Вынув стрелу-йори из колчана, он поднял ее высоко над головой, показывая народу, затем, быстро приладив к тетиве, резко натянул до самого жала. Тонкий свист хлестнул по ушам и унесся в сторону мишеней. Мужчина отошел в сторону, и стрелки одновременно подняли луки.
«Бухэ Бэлгэтэ хаган[33], направляй мои стрелы…», – мысленно произнес Тэмуджин и первым выстрелом выбил крайнюю мишень.
Толпа вновь зашумела, дружными вскриками встречая точные выстрелы подростков. Тэмуджин, отрешившись от всего, неотрывно смотрел вперед прищуренными глазами. Руки его размеренными движениями посылали стрелы одну за другой.
Из пятнадцати его стрел только две ушли мимо цели, у других по пять и больше мишеней стояли нетронутые. Крики толпы усиливались, сливаясь в беспорядочный рев, многие с силой топтали травянистую землю кожаными гутулами, махали руками, и Тэмуджин не мог понять, от восторга его стрельбой или от досады на своих стрелков шумят хонгираты.
Стрельба сменилась скачками… Состязания, одно за другим, шли почти без перерыва, лишь менялись места на лугу да распорядители из молодых мужчин сменяли друг друга. Тэмуджин шел туда, куда шли другие подростки, делал то, что и они, и к концу он уже не мог припомнить, что было прежде, а что позже: скачки, стрельба на скаку, борьба, метание копья… Лишь крики толпы да непривычный для слуха трескучий говор хонгиратов врезались в память от этого дня.
Солнце перевалило на западную половину, когда он после последнего состязания – метания аркана – усталый, на запотевшем коне, встал в ряд со своими соперниками.
– Все вы видели! – снова выйдя в круг, кричал сивобородый старик, пытаясь перекрыть шум толпы. – Жених к нам попал непростой… Жить он будет у нас в курене, и поэтому все дети должны обучиться у него мужским искусствам. Отныне все игры с ним…
Тэмуджин не слушал старика. Теперь, когда все было позади и оставалось одно – разлука с отцом – его охватило глухое ко всему безразличие, смешанное с тоской, усталостью. Даже мысль о Бортэ не грела его сердце, как вчерашним вечером или нынешним утром.
Над дальними горами медленно проплывали вереницы белых облаков.
