— Ты спрашиваешь — когда? Тогда, когда ты примешь, наконец, мое предложение и станешь моей женой. Только тогда. Ни секундой раньше.
И вот, как и неделю назад, когда я впервые предложил Мэри стать моей женой, я заметил, как в лице ее происходит страшная и непонятная мне перемена.
Глаза, горевшие огнем страсти, вдруг померкли, полураскрытые губы плотно и как-то болезненно сжались, лицо осунулось и приняло страдающее выражение.
Тихо освободив свои руки и заломив пальцы с такой силой, что они хрустнули, Мэри полузакрыла глаза, запрокинула голову и из губ ее со стоном вырвались поразившие меня недоумением и даже каким-то непонятным страхом слова:
— Я не могу, не могу… Не могу, милый. Если ты меня любишь — не настаивай на своей просьбе. Не мучь меня… И не расспрашивай. Ничего не расспрашивай. Ах, почему я так несчастна…
И, опрокинувшись назад, она в пароксизме отчаяния уткнулась лицом в диванные подушки. До меня долетел звук сдержанных рыданий.
Сердце во мне упало. Джон Гарвей никогда не мог выносить вида плачущих женщин. Я наклонился и осторожно взял маленькую ручку, судорожно комкавшую между пальцев смятый в комок платочек. С трудом освободившись от странной спазмы, сжавшей мне горло, я сказал:
— Вы не любите меня, Мэри? Вы совсем не любите меня?
Она ничего не ответила. Только тело ее начало еще больше вздрагивать.
— Если бы вы любили меня, что могло бы помешать вам согласиться на мое предложение и стать моей женой? Что?
И вдруг у меня мелькнула жутка я догадка.
— У вас есть любимый человек на континенте? — сказал я. — Вы связаны с ним словом?
Она не отвечала.
— Мэри… Да? Я не ошибся?
Ее пальчики неожиданно сжали мою руку и я услышал:
— Нет…
— Но что же тогда? Что? Скажите, что мешает вам быть моей женой?
Опять долгое молчание. Только подавленные всхлипывания и короткие вздрагивания тела.
— Мэри?..
Молчание.
— Ваш брат против нашего брака?
— Нет…
— Боги! Но что же тогда?
— Я не могу, не могу… Я ничего не могу сказать вам. Слышите? Оставьте меня… Оставьте. Не спрашивайте и не мучьте… Уйдите.
Я рассердился. Милостивые государи! Когда женщина капризничает — это неприятно; когда она плачет по серьезной и уважительной причине — это больно и тяжело; но когда абсолютно свободная, горячо любимая вами женщина уверяет, что любит вас и в то же время без всякого объяснения причин отказывается стать вашей женой — это уже глупо.
И я, несмотря на весь избыток во мне чувствительности, рассердился. Очень рассердился.
