Какое-то насмешливое выражение мелькнуло на минуту в глазах Богдана, но он ответил спокойно:
— Похвала таких доблестных рыцарей — лучшая награда для козака; но в этот раз я позволю себе обратиться к княжеской милости с одной просьбой.
Богдан остановился.
— Проси, — произнес Иеремия высокомерно, отбрасываясь на спинку своего кресла. — У князя Иеремии хватит власти, чтобы удовлетворить твою просьбу.
Богдан сделал несколько шагов вперед.
— Среди пленных яснейшего князя попались два верных, покорных козака — Пешта и Бурлий; я их знаю, я могу поручиться за них, как за верных слуг отчизны и короля, и хотел бы просить князя об освобождении их.
— Верных слуг! — холодно усмехнулся Вишневецкий. — Как же это они очутились в одной шайке с бунтовщиками?
— Они торопились сообщить князю о приближении Филоненка и были сами схвачены им в плен и приведены в козацкий стан.
— Почему же они до сих пор молчали об этом?
— Говорили; но никто не донес их слов до княжеских ушей.
— А кто и теперь поручится за справедливость их?
— Я, — ответил Богдан, отступая назад. — Вот этою головой.
— Если мое скромное свидетельство может что-нибудь значить для его княжеской милости, то я прибавляю тоже, — говорил, кланяясь, Чаплинский, — что у этих двух верных рыцарей, кроме наружности, нет ничего общего с быдлом.
Иеремия молчал.
— Что же, княже? — вступился и Конецпольский. — Хмельницкого я знаю: бунтовщиков он не станет защищать.
Иеремия смерил Богдана взглядом с ног до головы и произнес сквозь зубы:
— Я не люблю прощать; но дал тебе слово, а слово Иеремии — закон: твои козаки свободны... Пане Заремба, — обратился он к одному из своих офицеров, — передать мой приказ!
— И ваша княжеская милость найдет в них самых верных, преданных слуг, — поклонился Богдан; лицо его осталось спокойно, тогда как в груди вспыхнуло целое пламя жизненных сил: снова свободен, безопасен! И сколько славных лет, сколько дел впереди! О, скорее бы из этого Кодака! Скорее бы в Чигирин, на Украйну! Пока у козаков умные головы на плечах, еще погибло не все!
— Однако к делу, — прервал его размышления Вишневецкий. — На Сечь теперь добраться возможно?
— Одному человеку, но войску никогда.
— Как? Мои гусары!
— Законы природы для всех равны: до весны в Запорожье не проникнет никто.
— Вот видишь ли, княже, потому я и прошу тебя еще раз: отложи свои планы на время, едем вместе со мной, сделай мне честь, посети мой дом. Письмо от сына заставляет меня еще поторопить свой отъезд, и я надеюсь, что, собравшись в Чигирине, мы решим, когда и как назначить поход.
