Так и в тот день она встала со своего места и подошла к Васе, грозная и красная.
— Давай сюда полтинник, — повторяла она, сдерживаясь, чтобы не ругать Васю при Глобе.
— Не было никакого полтинника, — стараясь говорить твердо, отвечает Вася, но губы его дрожат. Он вот–вот заплачет. Ему очень не хочется расставаться с большой серебряной монетой. И не в том дело, что это пятьдесят копеек. Их можно заработать в порту. Дело в том, что этот полтинник он достал с морского дна почти посередине бухты. Там глубоко и темно, там скользкие камни и безбоязненные рыбы, там трещит в ушах от огромного давления воды. Он сам достал оттуда эту монетку, а тут почему–то надо отдать ее мадам Кивенко.
Мадам Кивенко ничего не говорит. Величественным жестом она открывает дверь в кухню. В комнату врывается запах жареного мяса и лука, шипение сала на сковороде, треск поленьев в плите и звон посуды. Мадам Кивенко машет рукой, и в ту же минуту в дверях появляется толстое, грязное от угля и жира лицо торговки, которая сидела на пляже, продавая яблоки.
— Был полтинник? — грозно спрашивает ее мадам Кивенко, и торговка сразу же начинает испуганно и мелко креститься.
— Как бог свят, был! Чтобы мне до вечера не дожить, чтоб меня гром побил, — начинает клясться она.
— Давай, — снова протягивает к Васе свою мощную ладонь мадам Кивенко.
Торговка уже скрылась за дверью; Вася стоит перед разъяренной мадам Кивенко, маленький и беззащитный.
Глоба смотрит то на него, то на Варвару Павловну, и на его губах играет ехидная улыбка.
Вася оглядывается, словно прося спасения, но от Глобы ждать помощи не приходится. Тогда Вася набирает полную грудь воздуха, глотает его ртом так, будто боится, что через несколько минут ему нечем будет дышать, сжимает кулачки, поднимает на мадам Кивенко глаза, стараясь не выпустить ни одной слезинки, и впервые в жизни не слушается своей тетки.
— Не отдам! — твердо говорит он, делая усилие, чтобы мадам Кивенко не услышала, как от ужаса и удивления перед собственной смелостью мелко дрожат и стучат зубы. — Не отдам! Я за ним на самое дно моря нырял. Я за него вам завтра рубль принесу, а его не отдам.
Мадам Кивенко на секунду остолбенела. Кровь отливает от ее лица, но сейчас же щеки снова становятся пунцовыми, и она взрывается целым фонтаном черной ярости.
— Такая благодарность, — кричит она, упираясь руками в бока. — Такая благодарность! Ты о нем заботься, ты корми его, ты болей за него, а он, грубиян такой, будет тебе разные пакости делать! Да как ты можешь сказать «не отдам», когда я тебе приказываю? Да как ты подумать об этом можешь!
