Между тем слабое знакомство с мировой антропологической литературой, в особенности с ее новинками, которые практически не достигают российских библиотек и российских читателей, препятствует нормальной профессионализации молодых антропологов. Если ограниченность информации в период 1930–1950-х годов объяснялась войной и затем идеологическим противостоянием, то чем объяснить сегодняшнее положение с комплектованием российских библиотек профессиональными изданиями? Любопытно в этой связи отметить, что интересные дипломные и кандидатские работы появляются сейчас, как правило, именно там, где администрация университета позаботилась об обеспечении доступа к электронным базам журнальных статей ведущих издательств мира (например, в Европейском университете и Высшей школе экономики). При постоянно растущих и раздутых ценах на отечественные научные журналы отсутствие электронного доступа фактически означает новую самоизоляцию и сокращение читательской аудитории у антропологов. Это, в свою очередь, прямая дорога к стагнации и провинциализации данной дисциплины в России (да и отечественной науки вообще).
Не будучи осведомленными об особенностях текущей политики крупных научных издательств и журналов за рубежом, российские ученые получают меньше шансов пробиться на их страницы. Можно было бы принять точку зрения, что влиянию российской антропологии на историю мировой антропологической мысли мешает языковой барьер, однако этому противоречат известные факты влияния работ российских лингвистов, культуроведов, фольклористов и психологов на научные традиции за рубежом. Здесь достаточно упомянуть, например, о влиянии работ Н. Трубецкого, М. Бахтина, В. Проппа, Л. Выготского и А. Лурии на развитие соответствующих областей исследований и антропологических субдисциплин во многих странах Европы и обеих Америк. Отсутствие отдельной главы по истории российской антропологии в англо-, франко- или немецкоязычных трудах[32] и наличие глав по истории британской, французской, американской и иногда немецкой традиций заставляет нас задуматься о вкладе российской антропологии в мировую копилку теоретической мысли. Видимо, вклад этот не столь уж велик, коль скоро он может игнорироваться при описании развития антропологического знания в мире (как, впрочем, не менее скромным он оказывается и в случаях бразильской, китайской, японской и отчасти даже индийской традиций антропологических исследований, хотя импульс развития «пост-колониальных исследований» — весьма влиятельного направления современной социальной критики — пришел во многом как раз из Индии и весьма эффективно реализуется исследователями из этой страны). И существующая информационная политика продолжает эффективно провинциализовывать гуманитарные дисциплины в стране.
