) исторически понималась «деятельность антрополога по описанию народа» — т. е. то, что антрополог делает, когда он находится в условиях полевой работы, и то, что он делает, когда на основании полевых материалов создает формальное описание народа или группы людей. Другими словами, этнография — это своего рода методологическая и практическая основа, на которую опирается антропологическое исследование. Находясь в поле, исследователь занимается
этнографией. Компонуя свои полевые записи в некий более или менее цельный отчет об увиденном и зафиксированном в поле, он занимается
этнографией. Однако задача создания того, что понимается как результирующий «научный труд» (к которому необходимо привлекаются как означенные этнографические материалы, так и другие сравнительные данные, включая данные смежных дисциплин; к которому прикладываются уже аналитические, а не просто дескриптивные усилия), — это задача
антропологии. Все авторы настоящего сборника понимают термин «этнография» именно в таком ключе.
Следует указать и еще на одну особенность восприятия антропологической области исследований в отечественном контексте, а именно на особенность, связанную с местом этой области в так называемой системе наук. Дело в том, что сегодняшним российским ученым и исследователям антропология/этнография (не подраздел физической/биологической антропологии) дана изначально как гуманитарная дисциплина, и многие, как можно заметить в процессе общения с коллегами, просто пожимают плечами в знак того, что даже и не представляют, как это может быть иначе. Однако же и здесь ситуация в отечественной среде — скорее исключение, чем правило. Во всяком случае, положение с антропологией в других традициях — сложнее и запутаннее, чем институциональная обстановка, в которую дисциплина попала в СССР/России.
В СССР «этнография» (как описательная дисциплина, призванная поставлять специфический материал для марксистско-ленинской исторической науки) с начала 1930-х годов была отделена от «буржуазной этнологии» и потому обрела свое место преимущественно на исторических факультетах в качестве того, что стало называться «вспомогательной исторической дисциплиной». Иначе говоря, она «огуманитарилась» очень рано, причем как результат идеологического решения «сверху», а не исходя из какой-либо внутренней логики развития дисциплины и ее объекта. Все последующие поколения советских/российских этнографов видели дисциплину существующей в гуманитарной институциональной среде. В традициях же других стран осмысление антропологии как гуманитарной сферы знания — тенденция всего лишь последних десятилетий (а потому желающие формально могут говорить о том, что «мы обогнали Запад как минимум на полвека»; и, надеюсь, редакторы позволят мне здесь вставить «смайлик» ☺). За период, едва превышающий столетие, антропология проделала впечатляющую для историка науки гиперболическую траекторию от естественной науки («занятия ученых мужей», как выражался Джон Уэсли Пауэлл, основатель Бюро американской этнологии) к науке поведенческой, или бихевиористской, затем к науке социальной, в ипостаси которой она пребывала большую часть века, и наконец к такому дискурсивному повороту, когда, по словам известного американского антрополога и лингвиста Стивена Тайлера, идея антропологии оказалась «каннибализована гуманитарными науками»
