Театр погрустил-погрустил по двум звездам, да и забыл про них: хватало своих хлопот. Он и Стремкина устроились в один из столичных театров, где также снискали славу. А потом Он запил. Ужасно. Прощай, разумеется, театр. А чуть позже и Стремкина сказала: прощай… Она забрала детей и ушла от мужа на съемную квартиру. Так вот и окончилась их счастливая жизнь. Только мне не понятно одно: как Он мог, зная про свою слабость, от которой его спасало кодирование, не сказать Стремкиной об этом? Почему не предоставил ей выбора? Почему Он, в конце концов, сделал несчастными сразу четырех человек— ее, Стремкину, двоих детей и бывшего мужа? Переоценил себя?
Как бы там ни было, а мне жаль Его. Он был по-настоящему талантливым человеком, ибо не каждому из нас дано делать людей одновременно и счастливыми, и такими несчастными…
На этот раз Новый год Федор Коноплич решил встретить не в уютной городской квартире, как это было в течение последних лет его жизни, а в той хате, где когда-то родился. Начал собираться в неблизкую дорогу спозаранку. В вещевой мешок положил транзисторный радиоприёмник, приличный шмат сала, кольцо копченой колбасы, буханку хлеба, банку шпротов, трехлитровую бутылку воды, поллитровку... Все, кажется? А, может, водки маловато будет? Вдруг еще кто встретится ему в родной деревне, которая, знал, давно умерла: последнего жителя Вересневки провели на погост в начале этого века. Хотя хаты стоят. Почти в каждой - загляни в окно - увидишь заправленные кровати с пышными подушками, застеленные скатерками столы, у шестка стоит ухват, на лавке - ведро, к которому в обязательном порядке прилепилась кружка. Заходи, живи. В эту пору, наверное, они, хаты, заметены снегом, как заметены, наверняка, и все подходы к деревне.
Коноплич поднял вещевой мешок: легок, плечи не оттянет, поэтому решил все же взять еще и бутылку вина - на всякий случай. Для него так и одной стопки хватит, однако где-то в глубине теплилась надежда, что праздник он будет встречать не один, а на его новогодний огонек прибьется еще какая-нибудь душа...
- Все же едешь? - задержала взгляд на муже жена Мария, готовя на кухне праздничный ужин, и от лука, который на то время крошила, у нее были влажные глаза.
- Еду, - ответил кратко, но твердо.
- Ну, смотри сам. Хозяин - барин. Только не замерзни там. А я тогда, видимо, к детям пойду? А, может, и одна встречу Новый год? Будет видно. Первый раз, между прочим, за тридцать пять лет мы новогодний праздник будем встречать порознь. Не кажется тебе, что это плохая примета?
