— Благодарю, я ни в чем не нуждаюсь, — уклончиво ответил я и, прервав разговор, улегся на своей полке. Однако мне не спалось. Минут через двадцать я покосился на соседа. Бутылка перед ним уже успела опустеть. Лицо Кисельникова налилось кровью, нижняя губа отвисла, глаза сузились и сверкали блуждающим огнем. Он сидел полулежа, прижавшись в угол и облокотясь на обернутый чехлом чемодан с блестящими застежками.
Вагон покачивало. Храпели спящие пассажиры. Задремал было и я, но скоро опять очнулся. Сквозь дремоту я услышал настойчивый, неизвестно к кому обращенный голос опьяневшего завмага:
— Магазин! Что значит магазин? Мага-зи-нишка! Тьфу, да и только!.. Да разве это для меня, Кисельникова, масштаб!.. Продуху мне в жизни нет. Доверь мне работу во сто раз больше— горы сворочу!.. Так нет, все норовят на ответственные посты своих. А я кто? Казанский сирота, бедный родственник, сижу на краешке стула и жду, когда придет родственничек побогаче и скажет: — «Николай Николаевич, сдавайте остатки, вас заменили, вы не заслуживаете доверия!» А? Каково? Вам сударь непонятно, а мне все ясно, как дебет-кредит. Я на этом деле собаку съел. Если бы не двадцать девятый год, я бы в Ленинграде на Невском универмагом ворочал бы. А в то место, пожалте, в Архангельске магазинишка где-то на углу Поморской…
— Чем же был плох двадцать девятый год? — заинтересовался я.
— Для кого как, а у меня вот он где сидит. Партийная чистка мне боком вышла. Разве я виноват, что у меня отец служил урядником. Подумаешь чин — урядник! Да в переводе на теперешний язык это будет пониже начальника районной милиции.
— Вас, наверно, вычистили из партии не за то, что вы сын урядника, а за сокрытие социального происхождения?.. — возразил я.
— Сокрытие, сокрытие, — пробормотал Кисельников, — меня принимали, как сына служащего, а отец мой тогда действительно был служащим и возглавлял заготовку березовых чурок для Ленинградской катушечной фабрики. Меня вычистили, а потом и отца за какую-то провинность…
Кисельников замолк, затем попробовал запеть «Выходила на берег Катюша», но ничего из этого не вышло; он повернулся на бок и быстро заснул с разинутым ртом, пуская слюну на помятый галстук.
Поезд остановился на какой-то станции. Несмотря на позднее время на платформе было множество местных обитателей. Кто-то торопливо садился в вагон, с шумом протаскивая вещи. Звонкие девичьи голоса доносили обрывки песен-коротушек:
