— Как? — спрашиваю.
— Так и так, — говорит.
Работали мы с ним около месяца — ладно дело получалось. А потом он и ушел, диспетчер-то. Ушел и оставил меня одного — с графиком, селектором и громкоговорителем.
Вожу я карандашом по графику, а мысли собрать не могу. Громкоговоритель мне в уши орет, хрипит, карандаш у меня ломается. То и дело счет поездам теряю. Вот, думаю, какой-нибудь забуду, вот не доведу до Любани.
Ведь это же поезда, а не шашки на шашечнице. Напутаю я здесь, наворочаю — на всей линии ералаш тогда получится; и столкновения, и крушения, и черт его знает что.
Уши у меня горят, сердце, как у кролика пойманного, стучит, а убежать нельзя.
Вот так попал в переделку!
Громкоговоритель спрашивает меня:
— Отправлять сто одиннадцатый, отправлять?
А я с перепугу да второпях и сам не знаю, отправлять его или не отправлять. Я даже и на графике его найти не могу. Вот ведь когда у меня за спиною диспетчер стоял, так я сразу любой поезд находил. А тут вдруг все клетки, все линии перепутались — настоящая паутина, а я как муха в ней.
Сменили меня, как сейчас помню, ровно в двадцать четыре часа по-вашему, в двенадцать часов ночи. Пришел сменный диспетчер. Посмотрел на мой график — и ничего, все поезда на месте оказались. Принял от меня дежурство. А я, за стенки держась, из диспетчерской выбрался и еле-еле по лестнице сполз.
Вот как я учился.
Дело прошлое, а долго у меня язык не поворачивался, совести не хватало диспетчером себя назвать. Теперь-то что! Теперь я в дежурную комнату как домой к себе вхожу.
Проверю часы, осмотрю селектор, график, перелистаю журнал — и за стол. Руки и ноги сами свои места занимают и начинают работать: одна рука график чертит, другая ключи селекторные поворачивает, а нога педаль нажимает.
И главная забота в это время — так поезда провести, чтобы ни одна дряблая нитка на график не легла, чтобы струнами протягивали свой след поезда на графике. Чтобы пятьдесят девять поездов без минуты опоздания в соседнюю комнату уходили. Бывает, что удается так сработать. Ну тогда после дежурства идешь весело, с третьего этажа вниз, как школьник, скатываешься. А бывает, что идешь по той же лестнице вниз и думаешь: бить тебя не били, а следовало бы. Линии на твоем графике разбрелись, разъехались. Перед сменным дежурным совестно!
Остановишься на лестнице и спрашиваешь себя: как же это так вышло, товарищ диспетчер?
Машинисты виноваты? Нет, машинисты исправно поезда вели. Дежурные по станции? И эти не зевали — свое дело делали. Сигналисты? Кондуктора? Сцепщики? Путевые сторожа? Да нет, все они ладно работали, приказания твои исполняли. Тут и признаешься себе: сам виноват — где поторопился, а где и проканителился.
